Толян разливает бренди по рюмкам, а Евгения лишь удивляется себе. Прежде она ударилась бы в панику: остаться наедине с таким шалым мужиком, да ещё пить с ним! А теперь она почему-то уверена, что сможет быть хозяйкой положения…
– Ну, Жека, за твою смелость!
– Велика смелость – решиться на развод!
– Не скажи, многие хотели бы решиться, да боятся.
– К вам с Ниной это не относится!
– Ты так думаешь?.. Кстати, могла бы и допить. Тост за тебя подняли!
– На днях я попробовала допивать… Видел бы ты меня!
– Опьянил воздух свободы. И как ощущение после перебора?
– Не дай Бог! Наизнанку всю вывернуло!
– Тогда будем пить понемногу, но часто. Давай за то, чтобы не повторять старых ошибок.
– Хотелось бы…
– Сыграй что-нибудь! Сколько раз мы с тобой в компаниях были, только однажды я слышал, как ты играла и пела.
– Почему-то Аркадию мое пение не нравилось.
– По-моему, ему и жить не нравилось!
– Не будем о нём, – она провела рукой по струнам. – Что пан желает послушать?
– Сыграть что-нибудь из Есенина.
– "Отговорила роща золотая". Пойдет?
– Пойдет. Это и моя любимая.
Он слушает молча. Притих, задумался и в эту минуту показался ей таким уязвимым…
– Ох, Женька, всю душу ты мне вывернула! До печенок достала!
Он наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, но в последний момент передумывает, крепко хватает её за подбородок и целует в губы. Взасос. Она отталкивает его. Так, что Толян чудом удерживается на табуретке.
– Горячая! А чего толкаешься? Ты же мне отвечала!
– Не придумывай!
– Уж поверь. Равнодушных женщин я знаю. Их целуешь, будто снулую рыбу – в ответ никакого движения. А от тебя жар идет, как от печки. Как же ты столько лет с Аркадием жила? Вопрос снимается – дурацкий! Дедушка Крылов в таких случаях говорил: чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?!
Он кладет руку ей на колено и пристально смотрит в глаза.
– Я тебя хочу!
– А я тебя – нет!
– И ты хочешь. Только ещё не знаешь. Тебя, как консервную банку вскрывать надо. И предварительно разогреть.
Он опять впивается в её губы и так сильно прижимает к стене, что она впечатывается в неё затылком. Гитара соскальзывает на пол.
– Пусти! – Евгения, ежу понятно, испугалась. Она вовсе не хозяйка положения, как думала вначале.
– И не подумаю. Ищи дурака!
– Я позвоню твоей Нине и всё расскажу.
– Давай, валяй! Ради такого случая на минуту я даже выпущу тебя из своих пылких объятий. Звони! Может, в ней что-нибудь проснётся? Может, она вспомнит, что женщина?!
Рот его искривляется так, что блестит полоска зубов. Он разве что не хрипит.
– Восемнадцать лет! – стучит Толян кулаком по стене. – Восемнадцать лет я унижаюсь перед собственной женой, выпрашивая, как милостыню: Ниночка, снизойди! Я же человек! Мне бывает тяжело, неуютно, и я нуждаюсь в ласке, как любое разумное животное! Мне надоело искать сочувствия у случайных женщин!