А в темноте развернулась лента, представившая черно-белые кадры из всех лет пребывания в Военном Институте. Запах свежей ваксы, холод камеры гауптвахты, второй, — нет, третий! — арест, завал последнего экзамена. И еще, и еще… Все неприятные, чрезвычайные дни и ночи, связанные незримой нитью, не оставляющей места случайности. Да, сколько сказано неверных слов, сделано некрасивых поступков! Кто подвешивал передо мной морковки, за которыми я двигался, как тупой ишак? Туча надо мной наполнена свежими громами и молниями, на ней светится мое имя. Хорошо, что не первое, а второе. Морковка-то ни при чем. Сам такой…
Но и темнота! Как не знать, кто скрывается в туче! Тот самый, ненавидящий, присутствует и здесь, в квартире людей, так расположенных ко мне, подкожными нервами чувствую.
Звон затих, я вернулся за стол, и услышал вопрос Машуши:
— А вот ты можешь вспомнить самый светлый день из всех лет учебы?
По-свойски спросила, по праву. Так, что внутри, у самого сердца, я ощутил холод готового сжаться капкана. Да что же это такое!? Ладно, поиграем в ваши игры… И, собравшись, рассказал первое, что пришло в голову.
— Могу. Как-то летом, в жару за тридцать, в дальний караул не хватило людей. Это за городом, на полигоне. Комроты спросил, могу ли я готовить. Первое там, второе… Я ответил, что легко. Я всегда так отвечаю. Так на сутки определился поваром. Первый раз пересолил, потом все пошло. Так вот, недалеко от караулки колодец. И вода в нем волшебная, живая. Я ничего не ел, только ее и пил. Рядом с колодцем… Готовил, мыл посуду, воду пил и загорал. Там можно на всю жизнь остаться. Хоть поваром в карауле. Рядом с тем колодцем…
Комнату заполнила тишина. А я вспомнил: за все институтские годы был в нарядах всего несколько раз, из них трижды поваром в дальнем карауле. Стол оживился, они приняли мой ответ за оригинальную шутку. Сашу бы сюда, он всегда знает, с кем каким языком говорить. Машуша с подругой Татьяной от него без ума. Языку этих людей мне еще учиться! У них есть то, чего нет у меня: малая родина, цели, мечты. Они ни за что не станут поваром при колодце. У моего любимого писателя, Графа, тоже не было малой родины. Вот и убежал он из дома, из семьи. Достал его ближний круг. Выходит, врут поэты. Малая родина — не березы или пальмы за окном, и не дубы с елочками в грибном лесу. Не река непереплываемая и не сопки в снегах да медведях. Это люди, к которым тянет. Меня тянет только к Саше. И получается, родина моя все же, — Нижне-Румск. Еще и потому, что оттуда поднимаются в воображении самые дорогие картины.