«Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в Чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами… И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его».
Земля. Построссийское пространство. Арзамас.
Серая пелена над серым городом. Напрасно дома человеческие пучат окна-глазницы под ресницами людского таланта. Ни оригинальная резьба наличников, ни прихотливая вязь деревянных узоров под скатами крыш, — ничто не отзывалось теплом в душах живых.
Ибо гремел и звал колокол.
Гудела в серой выси колокольня, освобожденная от знаков православия. Гудела внизу серая толпа, изголодавшаяся и обозленная, натрудившая мозоли в поисках врага близкого, врага виноватого.
Церковь с низложенными крестами астматически дышала раскрытыми настежь дверями. На улицу бесстыдно глазел неприлично голый иконостас. Стекла притвора отхрустели своё под сапогом и ботинком. В пустоте храма вихрил серый ветер.
А бывшие служители растащенных икон истерзано покачивались на проросшем желтой травой растреснутом асфальте. Их было трое напротив нескольких сотен.
Посреди площади высилось, — в три роста человеческих, — деревянное изваяние, сотворенное теми руками, которые украсили город людей резьбой редкой красоты и узорчатого света. Изваяние было бестфайром. Но не в том конечном виде, в каком явился он на рубежи Солнечной системы. А в том изначальном, какое имел вблизи Сириуса, во времена совместного противостояния с фаэтами.
Могучая шея поддерживала змеиную голову, раскрывшую клыкастую пасть. Горящеглазую голову венчали два изогнутых рога. Чешуистая шея вырастала из панцирного тела, упористо сидящего на четырех когтистых лапах и нервно замершем хвосте.
Кто сказал, что талант человека равен красоте его сердца?
Талант сделал так, что голова человекоядного зверя следовала порывам серого ветра. И виделось тем, кто стоял на околоцерковном месте, что глаза-угли звездного мстителя пылают по их души. Посланник неба требует преданного повиновения себе и своим опричникам.
Идол — центр круга жизни и смерти… Двадцатиметрового радиуса круг девственно пуст. Место лобное, место красное…
На восточном излете радиуса раскинут шатер: в полутьме его посвященный обретет начертания близости. Запад украшен дощатым столом с торчащими по периметру ножами; стол приготовлен к приему крови отчета. Север и юг стали точками опоры двух длинных шестов, на коих, будто свежеотсеченные головы, высились иконы святых. То ли от влажности мутного дня, то ли от переполненности бессильным страданием, очи писаных старцев сочились слезой. Мироточение вызывало протестующий смех, требовало развенчания кумиров прежнего бытия.