— А я тебе добавлю ещё одну мудрую цитату. Из земной копилки: «Грудь его стала источником мудрости и сокровищницей тайн Закона Божьего; изречения его стали раковиной несравненных драгоценностей и редкостного жемчуга; слова его стали слаще ключевой воды, а их смыслы стали утончённее разрешённой магии». Таким ты себя наблюдаешь, великий провозвестник и вождь Калкин?
Сказав это, он коснулся рукой плеча Нура и оставил его вдвоём с Ефремовым. Тот, справившись с растерянностью, сказал:
— Прости, я перегнул… Да… А думал я так, Капитан… Скорее, надеялся — вот она, моя Шамбала! Пусть не раскрывшаяся, росток лотоса, но… Но своего решения не поменяю.
* * *
Нур с Ефремовым устроились на берегу лазоревого озера. Вода холодная, ключевая. Небо отражается как есть, без малейшего искажения. Но лотосов нет. И не будет. Нет в этом мире чистоты Арда Айлийюн. Звезда Дафран заливает Долину Асли жарким золотом. Ефремов хмур и собран. Напряжение воли превращается в привычку.
— Вы успеете к Зелёной звезде? Ведь вы — айлы! Вы сможете, — с надеждой негромко сказал он.
— Иван, не уходи в пессимизм. Обстановка нормальная, рабочая. Мы сделаем всё, что в наших возможностях.
— Сделаем… Вы сделаете, уверен. А я… Мир пронизан стрелой Аримана. Она скрыта, замаскирована. Но тем хуже.
— Поясни. Чем ты озабочен так чрезмерно?
— Стрела Аримана — тенденция плохо устроенного общества умножать зло и горе. Особенно в условиях внешнего негативного воздействия. Тут поступок, даже внешне гуманный, по мере своего исполнения, несёт всё больше негативных моментов. Мучения сознательной материи вдвойне ужасны. Психика многих людей теряет чувственную остроту, вырождаясь в ацедию — убийственное равнодушие расслабленной струны, ищущие ухода от агрессивной деятельности в мир безответственных вялых фантазий. Я видел твою реакцию на оппозицию. И разделяю. Но куда ж денешься? И через меня проходит Стрела Аримана. Я — не лучше них. Я всего лишь рядовой представитель человекообразной цивилизации. Да, нет моей Шамбалы. Поэтому! И я не махатма.
Нур, внешне разделяя озабоченность Ефремова, сказал:
— Да… На Анахате не получится создать Академию Горя и Радости…
— Разве что Академию Горя и Печали, — согласился Ефремов. — Как в том анекдоте, кого куда распределили. Умных к умным, а меня — к вам… Почти ничем люди Долины не отличаются от людей Королевы. Видно, я бездушен, потому мне суждено тут остаться.
Нур задумался. Иван вступил в полосу превращений. Симба-Лев остался во Дворце Королевы в виде привлекающей парадоксами тени. В Долине Асли явился Калкин — человек то ли из древнего анахатского Писания, то ли из легенды. Обещанный народу герой… Сам Иван в эти превращения и верит, и не верит. Кто он — игрок или игрушка? Как его поддержать? Ефремов старается себя оптимизировать. В мире лжи и лицемерия он вновь обретает счастье в том виде, в каком представлял его на Земле: любимая женщина, здоровье, дело по душе… Для начала немало. Пожалуй, он слишком к себе критичен. И это надо бы поправить.