– А с ненавистью как же быть? ведь я никого никогда так ненавидел, как ненавижу этого Монтестрюка, который охотится по моему следу и, в минуту вызова, может похвастаться, что я отступил перед ним: ведь он вызвал меня, Лудеак, а я отступил!
– Э! с этой-то самой минуты я и получил о тебе лучшее мнение, Цезарь! Я вовсе не забыл о твоей ненависти, и именно для того, чтобы получше услужить ей, я и говорю-то с тобою так… У меня на сердце тоже ненависть не хуже твоей… Я ничего не пропустил из всей сцены, в которой рядом с тобой и с ним, и другие тоже играли роль… Твое дело я сделал и своим; придет когда-нибудь час, но подожди, Шиври, подожди… и не забывай никогда, что царь итакский, самый лукавый из смертных, всегда побеждал Аякса, самого храброго из них!
– Ну, так и быть! – возразил Цезарь, поднимая омрачённое злобой чело, – я забуду на время, что Александр разрубил мечом Гордиев узел, и оставлю свою шпагу в ножнах; но так же верно, как-то, что меня зовут граф де Шиври, я убью графа де-Монтестрюка или он убьет меня.
Трудно было бы отгадать, что заставило герцогиню д'Авранш принять решение, столь сильно оскорбившее гордого графа де Шиври. Может быть, она и сама хорошо не знала настоящей причины. Разумеется, тут важную роль играла фантазия, которая всегда была и будет свойственна всем вообще женщинам. Орфизе было всего восемнадцать лет, целый двор окружал ее; но в этом поступке, породившем соперничество двух пылких молодых людей, проскакивало желание показать свою власть. Самолюбию её льстило двойное поклонение, столь явно высказанное; но, быть может еще, вникнув поглубже в сердце блестящей и гордой герцогини, можно бы было открыть в нем волнение, симпатию, какое-то неопределенное чувство, в котором играла роль и неожиданность, побуждавшая ее склоняться на сторону графа де Монтестрюка. Он сумел удивить ее, тогда как Цезарь де Шиври имел неосторожность показать свою уверенность в успехе. Она была оскорблена этой уверенностью, сама того не сознавая, и принятое ею решение, ободряя одного, служило вместе с тем и наказанием другому.
А что может выйти из этого – Орфиза и не думала. Ей довольно было и того, что в последнюю, решительную минуту развязка будет все-таки зависеть от неё одной.
Пока обстоятельства должны были решить, на которую сторону склонится окончательно предпочтение Орфизы, время весело проходило в замке между играми в мяч и в кольцо, между охотой и прогулками. Коклико говорил, что это настоящая обетованная земля; он видимо толстел и уверял, что пиры, празднества и кавалькады – единственные приключения, которых позволительно искать порядочному человеку.