Сергей зажег новую спичку и еще раз глянул на камни, завалившие труп. Да, его планы тоже были другими! Ага, отсюда видна и вторая рука. Эта свободна по локоть и откинута как-то в сторону. Пальцы сжаты в кулак. Что он держит, нож? Монтировку? О Боже…
Темнота опять залила подземелье, но Сергей уже успел рассмотреть зажатое в мертвой руке чудотворное распятье отца Иоанна. Не зажигая огня, он нашел святыню на ощупь и вынул из мертвой руки. Потом сел на груду камней и прижал крест к груди.
***
– Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят! – вздохнул про себя отец Иоанн, глядя на сияющие весельем лица бойцов. Бедные, бедные… Как же вам головы замутили! Знаю, знаю – в церкви слепая вера, вне церкви – научное знание. Только ведь и наука в основе своей имеет одни аксиомы, и на них уже строится здание, внешне незыблемое. Пространство и время бесконечны и вечны… Попробуй, проверь!
Трудно доказать, что Бог есть. А что нет Его – пожалуй, не легче. Без телескопа не увидишь далекой звезды, без просветленной души не узришь ничего духовного. Однако тем, кто смотрит в прозрачные стекла, верят легко. А тем, кто имеет прозрачные души – не верят. Почему, почему? Да просто все. Науке совсем безразлично, хорош ты или же плох. Она не заставит соседа прощать и с нищим делиться. А вера заставит. Так и долой ее, глупую!
По плоду познается древо… Кто не согласен? Плод духа: любовь, радость, мир… Много ли мира и радости принесла человеку наука? Любое открытие в первую очередь ставят на службу войне. Что-то не видно в деревнях такого количества тракторов, сколько уже понаделано танков. И авиация больше бомбы бросает, чем пассажиров несет. Почему? Потому что наука должна быть духовна, а этого нет. Церковь не против нее, просто они – о разном. И не дождетесь вы, молодые, веселые, бесшабашные, светлого будущего. Чтоб перестать под себя загребать, духом надобно возрасти. А это не просто…
Монах окинул взглядом притихших солдат. Не заметив и сам, он говорил уже вслух. Улыбки потихоньку сползали с румяных физиономий. Впрочем, и сразу веселились не все. У двоих – троих на душе изначала кошки скребли. А этот вот, верткий, ухватистый, совсем помрачнел. Понял все, лучше товарищей понял. И обозлился…
– Ах, мать твою! Еще агитацию разводить! – гаркнул Мишаня, поднимая кулак.
– Спаси их, Господи, и меня, грешного, помилуй! – вздохнул монах, улыбаясь. Свет весеннего дня, дробясь в молодой листве, осиял его золотым ореолом. А потом вдруг вспыхнул ярко-преярко и принял отшельника в сияние тысячи радуг…
***
Когда сознанье вернулось к Андрею, первое, что он увидел, было лицо склонившейся над ним встревоженной Светы. И таким чумазым было это лицо, что он широко улыбнулся.