Никодим разинул рот: «Тьфу, дура! Да нужно мне твое непотребство! Этого добра и так навалом.»
«А что тогда?» – непонимающе уставилась на него девушка.
«Фантазировать будешь, создавать, творить, как Господь Бог. Поняла?»
Катя в свою очередь открыла рот: «А откуда Вы знаете?»
«Я же сказал: от меня здесь ничего не утаишь.»
Катерина присмирела. Насиловать ее, похоже, не будут – это хорошо. Убежать от этого чернокожего цербера вряд ли получится – это плохо. Что остается? Выяснить, чего конкретно хочет от нее этот бородатый, вонючий, старый кабан.
«Пусть отдаст ночнушку,» – сердито мотнула она головой в сторону Мбонго.
После кивка Никодима Савватеевича цветастая тряпочка спланировала в аккурат на ее голову. Катя немедленно натянула её и, почувствов себя гораздо увереннее, спросила: «Ну и чего Вы хотите?»
«Вот это дело,» – обрадовался купчина. – «Давно бы так, а то: не хочу, не буду. Скажи-ка мне, Катерина: что творить умеешь?»
«Мандарины,» – чуть помедлив ответила девушка.
«О как! А еще чего дельного?»
«Больше ничего.»
«Да уж, не густо,» – разочарованно протянул Никодим. – «Ну давай поглядим.»
Произведенный Катей мандарин он осматривал и обнюхивал, словно полицейская ищейка. А прикусив первую дольку удовлетворенно крякнул: «Сто лет мандаринов не ел. Сильна ты, девка. Но этого мало. Посиди-ка пока тут с Мбонго, сделай еще что-нибудь дельное: хлеба там или мяса. Потом и поговорим.» После чего Катю снова бесцеремонно запихнули в хибару, невзирая на ее возмущенные вопли. Вполне довольный тем, как продвигаются дела, Никодим Савватеевич пошагал обратно, наказав Мбонго глаз с девицы не спускать.
Ганна по скудоумию своему происходящего не поняла, но главное уловила точно – предмет её страсти остается здесь, наедине с этой наглой девицей: молодой, гладкой, горячей, словно кобылица и почти голой. Ганна была не их тех, кто может стерпеть такое унижение. Тлевшая доселе ревность вспыхнула, как пучок соломы от упавшей головешки, спалив остатки здравого смысла. Насилу дождавшись, пока старый паук скроется из глаз, неугомонная баба вскочила, подобрала юбки и покатилась пышущим жаром колобком к месту действия.
«Что же Вы так, уважаемый Мбонго? Али я не всей душой к Вам распахнулася? Али я Вас не обихаживала, как птенчика махонького? И киселька ему, и кашки всегда пожалуйста. Чуть не половичком под ноги расстилалася, ужом вокруг вилася. А вы! Вы …,» – задохнулась от возмущения Ганна, налетев на негра в порыве праведного гнева. Ткнувшись лицом в его разрисованную грудь, она отскочила назад мячиком и продолжила: «Измучил меня совсем, окаянный, извел своей неприступностью, иссушил своей холодностью. Али я не хороша для тебя? Чем не угодила? Крутобедра, пышногруда, весела.» С этими словами Ганна толкнула оторопевшего от неожиданного наскока Мбонго в грудь кулачками и впервые увидела на его лице какое-то подобие эмоций: то ли озадаченность, то ли удивление.