– Тебе уже семьдесят лет как четырнадцать, вполне могла бы привыкнуть, – ухмыляется Лех.
Видно, что он на самом деле не сердится. По-настоящему Лех на нас не сердится вообще никогда. Он сам сто раз говорил, что любит нас четверых больше всех на свете. «Любит» – это очень сильное и сложное чувство, я пока не уверен, что однажды сумею его испытать. Но говорят, кто хоть раз попробовал, потом уже от любви ни за что не откажется. Всегда будет искать, кого, или что полюбить.
– Ты о чём так задумался, Эфраим? – спрашивает меня Мирка.
Мирка меня очень трогательно опекает. Ей почему-то всё время кажется, будто я загрустил. А я вообще никогда не грущу, просто постоянно о чём-нибудь думаю. Мне очень нравится думать, это так удивительно! Со временем, говорят, привыкаешь, но я пока не привык.
– Думаю, интересно, а можно ли сделать, чтобы люди нас не боялись? – отвечаю я Мирке. – Страх хорошая штука. Но мне бы хотелось вызывать у людей разнообразные чувства. Не один только страх.
– Ай, да они не только нас, а всего на свете боятся! – смеётся Мирка. – Тут ничего не сделаешь, разве только украсть младенца и воспитать, чтобы к нам привык с малолетства. Но это вряд ли получится. Говорят, в старину кто-то пробовал, но ничего не вышло. Не приживается среди нас человек.
– Ещё чего не хватало, с младенцем возиться! – фыркает Галя.
– Тем более, один у нас уже есть, – ехидно вставляет Лех.
Он меня часто «младенцем» дразнит. Мне не обидно, Лех по-своему прав.
– Ещё я думаю, вот бы посмотреть, что в той сумке, которую женщина бросила, – говорю я. – Жалко, что её невозможно открыть. Мы можем прикоснуться, потрогать, но не открыть закрытое, вообще ничего нам нельзя изменить. Или это возможно, просто я пока не умею?..
– Открыть? – удивляется Тася. – Настоящую сумку? Вот прямо руками? Было бы здорово. Я бы тогда грабила всех прохожих подряд! Только чудес, к сожалению, не бывает. Мы не в сказке. Добро пожаловать в реальную жизнь!
– На самом деле чего только не бывает, – вставляет Лех. – Слышал, у тех, кто очень долго живёт, иногда получается открывать, закрывать, даже ломать и чинить. Не буду врать, своими глазами не видел, но так говорят.
Я бы всё равно сам проверил – а вдруг получится? Мне лишний раз прогуляться не лень. К тому же мой Эфраим считает – пока был живым, считал, – что когда есть возможность попробовать, лучше делать, чем рассуждать.
Но в этот момент из-за угла к нам выходит – мужчина? мальчик? старик? В общем, наверняка он не женщина, это я отличать умею, женщины обычно теплее и дышат иначе, и в другом ритме внутри дрожат. Сейчас у человека три тени; я знаю, что это просто от фонарей, но он всё равно мне из-за этого сразу нравится. Мой Эфраим почему-то думает, что чем больше теней, тем веселей. Кому именно веселей, я не знаю, мне его – себя, Эфраима – не всегда бывает легко понять.