Я стояла спиной к огромному механическому сердцу часов, к циферблату, мерно отбивающему стрелками ритм. Я кожей чувствовала удары стрелок. Я старалась не смотреть вниз, испарина покрыла мой лоб. Я даже боялась задать вопрос, что со мной собираются делать. Скинуть вниз? Как рабыню, задающую слишком много вопросов.
И вдруг произошло невероятное. Мужчины медленно и планомерно подтолкнули меня ближе к часам и одним из кожаных хомутов крепко пристегнули мою талию к центральному цилиндру, на который крепятся стрелки. Кажется, даже болтом ремень скрепили. Они затянули мою талию так крепко, что я, сама уже в подобных ремешках, еле могла дышать. А, надо заметить, в Викторианский век барышни привычны к тугим корсетам. Мои бедра и лодыжки тоже обхватили ремнями и поместили обе ноги, крепко связанные, на часовую стрелку – five-o-clock. А руки за предплечья и запястья – чуть более свободно связанные – на часовую и минутную стрелки.
Так, что свободным оставался лишь торс и шея, а руки ходили перед моим лицом наподобие стрелок. Я была так ошарашена, что даже не пыталась возражать. Даже когда мужчины, проверив, надежность креплений, покинули меня и молча, спустились по лестнице.
Мне приходилось выгибать сустав при прохождении секундной стрелки, и я боялась, что вывихну его. К тому же, я не знала, надолго ли я в таком положении. Ибо с течением времени, я рисковала просто сломать позвоночник. Какие бы безумные вещи не происходили, время неумолимо идет вперед. Первый раз в жизни это приобрело для меня иной смысл. Я проверила крепления на руках и ногах. Они не оставляли мне шанса освободиться. К тому же в зале было множество людей. Я заметила это, когда первый шок прошел.
Фронтальная часть зала была заполнена массивными круглыми металлическими столиками и креслами. Они стояли на круглом подиуме, который и с помощью какого- то механизма медленно крутился. Так, что все люди за столиками плавно проплывали подо мной. Гости уже начали собираться к ужину, на который меня таким образом позвали. И даже острее, чем боль и страх быть сломанной пополам, как кукла, я ощутила стыд. Высоко над этим залом, футов на двадцать, висела я почти в неглиже, да что там говорить – без него, в самом странном из положений в моей жизни.
Мне не завязали рот, и я могла бы позвать на помощь или хотя бы возмутиться. Но мое достоинство, вернее его остатки, не позволяли мне этого сделать. Да и какой смысл?
Слуги не поднимали на меня взгляда. Некоторые гости смотрели с любопытством, а некоторые, казалось, просто сверяли время. Даже если бы я зарыдала, зал легко поглотил бы звук. Было шумно. Где-то играла музыка. Похоже, общество было почти в сборе. Люди и нелюди были нарядно и состоятельно одеты. Болтали, пили шампанское и абсент, курили кальян, кто-то прохаживался по залу. А я была просто предметом интерьера. Вещью. Если вещь на что-то жалуется, то на это либо не обращают внимания, либо это удивляет. Вещи положено молчать. У меня начинали затекать шея и плечи, приходилось держать их в постоянном напряжении. Чтобы отвлечься, я стала всматриваться в зал.