Оливия сидела рядом с ним на кровати. Она отвела взгляд в сторону, затем встала и подошла к окну.
– Про Абигейл Дункан ходили разные слухи, – неожиданно для Генри, который уже привык не получать ответы на свои вопросы, она стала говорить, глядя в окно, – многие ее называли ведьмой, кто-то, как было модно в те времена: вампиром и кровопийцей. Но она не была никем из перечисленных монстров. Она была несчастной женщиной, которая болела страшной болезнью. Будь она ведьмой, то умерла бы в возрасте всего пятидесяти лет?
– Может быть ее убили, – равнодушно сказал Генри.
– Ее не убили. Она была больна, – сказала Оливия.
– Потому она ела мужские сердца?
– С чего ты это взял?
– Видел собственными глазами.
– Что ты видел? Галлюцинация? Не более того…
– С чего бы? – Генри встал с постели. – Или я чего-то не знаю о кухне Виктории, – он попытался засмеяться, но смех отдался болью в ребрах на спине. – Когда ты возмутилась, что Абигейл видел я, а не ты, я понял, что она мне не привиделась. И ты это знаешь… Лив! Прекращай отрицать! Я уже давно понял, что с этим местом что-то не так. И, наверное, даже смирился с этим.
– Ты не понимаешь! – Оливия повысила голос.
– Так объясни мне!
Девушка сделала глубокий вдох.
– Когда тебе станет лучше, спускайся вниз, – сказала она, – пообедаешь и продолжишь работу над портретом.
– Тебя волнует только портрет? Ответов мне не дождаться?
– Я буду ждать внизу.
Она вышла из комнаты. Генри лег на кровать, поморщившись от боли. Ему даже не был предложен аспирин, но его это не волновало, не удивляло. Он вспомнил отца. Галлюцинация? Ну уж нет. Генри стал рассуждать логически, как ему казалось:
Ему шел двадцать восьмой год. Да, он достаточно молод, но все же уже достаточно прожил, чтобы замечать за собой странности раньше. Но он их не замечал. Итан тоже ничего такого не наблюдал за другом, на работе проблем не было, кроме последнего рабочего дня перед этим злосчастным отпуском. Так неужели отца и правда нет в живых? Если это так, то ему самому нужно скорее возвращаться домой. Несмотря на все разногласия, отец – его единственный родной человек, его семья. Безусловно, их отношениям далеко до той близости, какую испытывают друг ко другу члены семейства Оливии (даже после смерти некоторых из них). Генри невольно улыбнулся, но больше от ироничности ситуации, в какой оказался.
– Я встрял, – сказал он и встал с постели, продолжая кривить лицо от боли.
Он побрел в ванну, чтобы принять душ. Остановился у раковины, повернулся к зеркалу и замер.
– Я просто хочу посидеть в туалете, а потом принять душ, – сказал он, глядя куда-то за плечо своему отражению, – будьте людьми, – он снова рассмеялся, – могу я хотя бы на толчок сходить без сопровождения с того света? Я сошел с ума…