— Темно там?
— Как у африканца в заднице. Думаю, что я от Волги под землей прошла… километра четыре. Господи, генерал, и они еще удивляются, что их в половодье заливает. Да они вот тут скоро и летом на гондолах за хлебом пилить будут.
— Майор, а для меня лишнего костюмчика не найдется?
А вот это мне вовсе ни к чему!
— Генерал, генерал. Вы такой красивый… С музыкой… С трубами… С лампасами… Ну на кой вам-то в наше дерьмо лезть. Оно ведь совсем не розами пахнет…
— Но я ведь не лютики-цветочки обонять пришел.
— Какое совпадение! Я тоже.
Через двадцать минут генерал Чернов, упакованный в резину, ловко опускается в тот же колодец. Но уже не на подвесе, а по штурмовой леснице. На этот акт прибыла уже вся сомовская пожарная команда.
А я сижу, вся в дерьме, обсыхаю в сторонке и прекрасно понимаю — генерал Чернов меня сделал…
Героической хозяйки города из меня не выходит, вниз пошел разбираться с нашим говном крутой мужик. Не побрезговал. И лампасов своих не жалеет…
И тут меня испекли!
Я почти плачу, шмыгая носом, все плывет в каком-то злом тумане. Мне гнусно, погано и даже скорбно.
И я даже не подозреваю, что именно в этот миг над моей головой уже вздымается она, заря пленительного, значит, счастья…
В приемной Лазарева еще никого. Утренняя уборщица еще утюжит казенный ковер пылесосом, помощник Аркадий аккуратно навешивает на распялочки свой модный реглан, когда в приемную обрушивается злобно-растерянный Кочет.
— Слыхал?! — шипит он еще с порога.
— Что именно я должен слышать?
— Да ты хоть что-нибудь когда-нибудь знаешь? Раззява!
— Что именно я должен знать?
— Наш Лазарев выкинул штуку! Вернулся ночью из этого Китая, и, не сказав никому ни слова, рванул в шесть утра на своей кофемолке в Сомово!
— Ну и что?
— Да ты понимаешь, к кому его понесло?
— Ну и что? Виагра ему, Захар Ильич, еще не требуется. В отличие от вас…
А я не верю своим глазам.
Я не верю своим ушам.
Я уже ничему не верю.
И вообще мне кажется, что все это: дикая трясучка, треск мотора, сияющий круг лопастей над моей головой и этот тип в кожанке и белом шлеме с радиогарнитурой — какой-то нелепый и невероятный сон.
В бесшумно несущихся по кругу лопастях вертолетика мелькает отсвет солнца, и мне кажется, что там трепещет розовыми крыльцами какой-то мотылек.
Я никогда не могла вспомнить, что у нас было в тот день. Все разлетелось в какие-то странные куски, клочья, фрагменты.
То я вижу этот похожий на увеличенную детскую игрушку ало-белый вертолет, не на колесиках, а на санных полозьях, с остекленной круглой кабинкой, похожей на стрекозиный глаз, стоящий на берегу, под нашим обрывом. В вертолетике уже сидит притихший от восторга Гришка, а какой-то очень загорелый, до черноты почти что, человек с обветренными губами и небритый, оборачивается ко мне.