— Финансовые? Я надеялась на большее.
— Ты немножечко перебрала, Долли? А?
— Есть с чего. Я же художник, Туманский. Писала — сама рыдала. Песня любви роковой… На фоне зачуханной, почти деревенской России! И кошке под хвост?
— Ну хватит об этом! Для меня — это все, Долли. Вот теперь действительно все…
— Так это же самое то, Туманский. Давай я задвину их лямур на второй план. А тебя, именно тебя, на первый. Богатые тоже плачут… понимаешь? И именно ты у меня откроешь номер… На роскошной обложке… Крупно… В сумеречном цвете! Я из тебя такого загадочного сделаю. И грустного-грустного.
— Ну куда тебя несет?
— Погоди! И вот таким шрифтом: «Глава корпорации «Т» больше не верит женщинам!» Нет, лучше так. «Глава корпорации «Т» презирает женщин!» «Выбор сделан, — сказал он нашей корреспондентке. — Больше — никогда…» Сиди. У тебя глаз хороший… Как у быка на бойне…
Долли хлопочет с фотокамерой. Туманский поднимается и закрывает ладонью объектив.
— Я скажу там охране. Тебя проводят, Долли. На этом — все!
— Как? Уже все?
— Да, пожалуй, есть еще кое-что. Если ты, хотя бы словом кому-нибудь, даже себе самой, во сне, заикнешься, где была, или, не дай тебе господь, попробуешь толкнуть эту новость на сторону, ты у меня улицы подметать будешь. Возле моргов. В лучшем случае.
— Не боись, Туманский. Я ведь себя очень люблю. Живую… И покуда еще, хотя бы частично, здоровенькую.
— Вот и умница.
— Между прочим, мог бы и проводить девушку. Есть же покуда что провожать! Говнюк!
Это в Москве.
А в Сомове на кладбище Максимыч аккуратно протирает платком фотографию на кресте Маргариты Федоровны:
— Да… Натворила ты дел, дочечка. Подсунула нам эту академическую крысу. Ведь с нее все и пошло, и покатилось…
Чуня, сидящий на своем мотоцикле, заводится:
— Да хватит тебе нюнить! Лучше скажи: ну и куда мне теперь? Самому повеситься? Или ты поможешь?
— Не боись. Мы теперь с тобой родней родного. В Москву двигаем, Чугунов. Вот прямо сейчас. Москва, она как тайга — всех укроет. Только вместо елок — офисы.
— А что я матери скажу?
— А ничего не скажешь. Я теперь тебе и мать, и бог, и царь, и воинский начальник…
— А что мне там делать-то? В Москве?
— Я из тебя человека сделаю. Скажем, по дипломатическому образованию пущу. А что? И будет у меня свой посол. В какой-нибудь Нижней Мамбезии… Свой человек, свое убежище… Под тропическими пальмами…
— Это я-то посол?
— А почему нет? Я Зиновия на дипломата обучаться три раза пихал. Ни одного экзамена не сдал, мерзавец. Или не хотел сдать? Утруждаться? И так как сыр в масле катался…
— Да уж голову драл будь здоров. Пацанов в упор не видел. Как же! Тоже Щеколдин!