– Называй как хочешь, – отмахнулся я. – А только деньги и счастье человеческое – понятия несовместимые. Я имею в виду большую часть облапошенного человечества. И если человек не научится размышлять и сомневаться, то никогда и ничего не изменится, а это-то как раз и выгодно системе.
– Кстати о размышлениях и сомнениях, – Степа поднялся с табурета и выпрямился. – Пошли.
– Куда? – попытался я было воспротивиться. Мне сейчас, скорее, хотелось поваляться на кроватке, нежели тащиться неизвестно куда и зачем.
– Пошли, пошли, – настойчиво потянул меня за рукав Степа, обойдя стол.
– А может, потом? – сделал я слабую попытку отвертеться, но не удалось. Степа продолжал тянуть меня за рукав, и делал он это все настойчивее. Еще немного, и поднимет меня вместе с табуретом, в который я судорожно вцепился. Или рукав оторвет – силищи у него достанет. Волей-неволей пришлось сдаться на милость победителю.
– Куда мы все-таки идем? – спросил я, когда мы вышли за калитку дома и свернули направо, к центру деревни.
– Увидишь, – лаконично отозвался мой проводник.
Господи, ну на что здесь смотреть? За три дня я обошел всю деревню вдоль и поперек, включая и прилегающие к ней поля и лес. Даже в речке искупался, подальше от моста, где вечно плещется шумная ребятня и, того и гляди, кто-нибудь из них сверзится с перил тебе прямо на голову. Нет, я не против, конечно, – в смысле, что шумная и плещется, – но все же предпочитаю более или менее спокойный и безопасный отдых.
– И все-таки? – На меня навалилась послеобеденная лень со слабостью в ногах и свинцом в веках. Даже от приставучей жирной мухи, и то лень было отмахиваться.
– Хрю.
– Чего? – переспросил я, уставившись в лицо Степану, с трудом подавив зевок.
– Хрю!
Нет, это не Степан. Точно. Степан – мужик серьезный, деловой, и так глупо шутить не будет. А вот забор позади нас опять затрещал, застонали штакетины, заныли гвозди. Я непроизвольно втянул голову в плечи и медленно обернулся. Глаза хряка, укрывшегося за кустарником смородины, – только пятачок торчит – цепко держали меня на мушке. Хряк волновался; забор раскачивался.
– И чего эта скотина ко мне привязалась? – захныкал я.
– Боров-то? – хмыкнул Степан, останавливаясь и засовывая руки в карманы. Так ты ему с перепугу в пятачок плюнул и ногой его прищемил. Самсон – он злопамятный, хотя и добродушный. Вот помню…
– Чего-то не припоминаю, когда я его так? – наморщил я лоб, честно силясь возродить в себе память о неприятном конфузе. Слушать о навевающих страх и нечто недоброе воспоминаниях Степана мне совершенно не хотелось.