– Этот эффект объясняется влиянием некротических процессов на обонятельные нервы, – вдруг заговорил «Морриган», хотя его никто не спрашивал. – Проще говоря, частичным ухудшением состояния мозга. Так называемая Bulbus olfactorius[71] в силу своего расположения и строения часто является первым барьером, который разрушается тлетворными процессами, проистекающими внутри мертвого тела…
– Заткнись, пустобрех! – грубо оборвал его Ланг. – Полощется там как консервированная грудинка в банке… А ты, Дирк, поменьше с ним болтай.
Приближение тоттмейстера Бергера они с Лангом ощутили одновременно. Переглянулись, кивнули друг другу, выпрямились по стойке «смирно». Тоттмейстер спустился в блиндаж, неловко переставляя ноги. Форма на нем была мятая, сапоги заляпаны грязью – верно, менял в последний раз еще вчера. Дирка удивило то, каким уставшим и постаревшим выглядит всесильный магильер, одним своим взглядом способный обратить в камень любого живого человека. Бергер казался осунувшимся, вялым, кожа на лице натянулась, как у старика, и оттого мешки под глазами выглядели особенно явно. Дирк догадался, что это не первый кофейник, который тоттмейстер опустошил за последние два дня.
– Вольно, – бросил тоттмейстер Бергер, взглянув на унтер-офицеров. – Не на параде.
Тяжело отдуваясь, он подошел к столу, взял трубку, но раскуривать ее не стал, слепо уставился на хлопья табака в чашечке. Сам он мог без труда читать самые затаенные мысли своих мертвецов, но его собственные были надежно сокрыты от всех окружающих. Дирк почувствовал только, что мысли эти тяжелы, неприятны и холодны – как металлическая рукоять пистолета на рассвете.
– Этот фон Мердер – настоящий осел, – вдруг сказал тоттмейстер Бергер, непонятно к кому обращаясь. – Я видел всяких тупиц и со многими научился находить общий язык, но здесь… Иногда мне кажется, что последних толковых офицеров перебили еще два года назад, а вместо них в мундиры обрядили вчерашних конюхов и водоносов.
Дирк полностью разделял мнение своего мейстера, да и лицо Ланга выражало схожие чувства, но оба не сочли возможным выказывать это вслух. Тоттмейстер Бергер предпочитал молчаливых слушателей.
– Стоило только убрать пылающую головню от его лампасной задницы, как оберст сразу стал считать себя королем положения. Захорохорился, как петух в курятнике. Забывая о том, что, если бы не «висельники», он бы уже считал французских клопов в арестантском вагоне, увозящем его в лагерь для интернированных. Ну и тип… Смотрел на меня, как на прокаженного, просящего подаяние. Мавр выполнил свое дело, или как там говорят господа поэты… Самое паршивое, что сидеть нам с ним придется долго. Утром Хаас передал донесение. Не меньше месяца. Французы наверняка получат подкрепление в ближайшие же дни, а после этого могут припомнить свои обиды за вчерашнее и устремиться в новую атаку. Голова среднестатистического француза редко способна удержать более одной мысли разом, а уроки они всегда быстро забывают, еще со времен Седана… Нет, нам придется хорошо здесь засесть, господа, и следить за двести четырнадцатым полком, как мамка за младенцем. Да, унтер-офицер Корф, это вы правильно подумали про сидение в грязи за компанию… Сейчас все взгляды устремлены на юг, там решается судьба весеннего наступления. А может, и всей войны, кто знает? Так что придется нам терпеть старика оберста еще какое-то время. Формально мы приданы ему в усиление. Фактически оберст мне не указ, я подчиняюсь напрямую Ордену. Но крови мы друг другу, надо полагать, испортим уйму…