Дитте и другим заслуживающим доверия корреспондентам тоже увеличили нагрузку. Отредактированные гранки и новый материал нам теперь ежедневно присылали со всей Британии. Доктор Мюррей даже стал отправлять гранки на редактуру тем помощникам, кто воевал во Франции. «Они будут рады отвлечься», — сказал он.
Когда я открывала первый конверт, присланный через Ла-Манш, я с трудом могла дышать. Глядя на грязные пятна, я представляла, какой путь проделало письмо и через чьи руки прошло. Живы ли все эти люди? Почерк показался незнакомым, но я узнала имя отправителя. Я попыталась вспомнить его лицо, но память нарисовала образ невысокого бледного паренька, сгорбившегося за столом в отделе Словаря в старом здании Музея Эшмола. Элеонор Брэдли называла его способным, но слишком необщительным. Его редактура была основательной, и мне не пришлось много исправлять. Доктор Мюррей был прав. Должно быть, он был рад отвлечься от войны.
Неделю спустя мы встретились с Гаретом, чтобы пообедать в одном из пабов в Иерихоне.
— Жаль, что мистер Харт не может отправлять копии для печати во Франции, — сказала я.
Гарет молчал, и я заполняла тишину своей историей.
— Было бы здорово, если бы на фронт притащили гигантские прессы, а солдатам раздали литеры вместо пуль.
Гарет смотрел на пирог, протыкая тесто вилкой. Потом он поднял глаза и нахмурился.
— Не стоит шутить над этим, Эс.
Я почувствовала, что краснею, а потом увидела, что в его глазах застыли слезы. Я потянулась через стол и взяла его за руку.
— Что случилось? — спросила я.
Гарет долго молчал и продолжал смотреть мне в глаза.
— Это какая-то нелепость, — наконец сказал он.
— Рассказывай.
— Я набирал литеры для слова «скорбь», — он сделал вдох и поднял глаза к потолку.
Я отпустила его руку, чтобы он вытер лицо.
— Кто? — спросила я.
— Ученики. И двух лет в Издательстве не проработали, — Гарет на секунду замолчал. — Вместе пришли, вместе ушли. Были закадычными друзьями.
Он отодвинул тарелку с пирогом, поставил локти на стол и подпер лицо ладонями. Буравя скатерть взглядом, он продолжил рассказ.
— Мать Джеда пришла в наборный цех и спросила мистера Харта. Джеду не было и семнадцати. Его мать сказала мистеру Харту, что ее сын больше не вернется в Издательство. Она словно умом повредилась, Эсси. Обезумела от горя. Джед был ее единственным ребенком, и она без конца повторяла, что на следующей неделе ему исполнится семнадцать. Снова и снова об этом говорила, будто надеялась вернуть, ведь на фронте несовершеннолетнему вообще не место, — Гарет глубоко вздохнул, и я заморгала, чтобы сдержать слезы. — Кто-то разыскал мистера Харта, и он увел несчастную к себе в кабинет. Мы слышали ее рыдания через весь коридор.