Процесс детерриториализации всегда наталкивается на свою противоположность, так что детерриториализация и ретерриториализация происходят одновременно. Делёз и Гваттари предлагают своеобразное объяснение этому на примере осы, опыляющей орхидею:
Как же движение детерриторизации и процессы ретерриторизации могут не быть относительными, бесконечно разветвляющимися, захваченными друг в друге? Орхидея детерриторизуется, формируя образ, кальку осы; но оса ретерриторизуется на этом образе. Однако оса детерриторизуется, сама становясь деталью аппарата репродукции орхидеи; но она ретерриторизует орхидею, транспортируя ее пыльцу. Оса и орхидея образуют ризому, будучи неоднородными [Deleuze, Guattari, 1996, p. 10; Делёз, Гваттари, 2010, с. 17].
Как вы можете видеть из этого объяснения, которое является самым ясным из тех, что предлагаются в «Тысяче плато», мы имеем дело с новыми словами, но не с новыми понятиями. Вместо определений нам предлагаются ассоциации, а вместо теорий – термины. Последние могут быть растянуты от категории к категории, как прозрачная пленка, под которой все выглядит как раньше, но в то же время странным образом преображается, соприкоснувшись с чуждой материей, сродни добыче из похода за покупками. В самом деле, если вам нужно слово, чтобы описать интеллектуальный метод Делёза и Гваттари, то нет ничего более уместного, чем «упаковывание».
Получается бессмыслица, которую нелегко расшифровать интеллектуально, но просто – с точки зрения политики. Этот абсурд имеет четкую цель, и направлен он на врага. Мы должны избавиться от устоявшихся иерархий, бинарных оппозиций, «деревьев» буржуазной семьи и капиталистической машины и преобразоваться в ризомы, низовые сообщества подпольных активистов, которые добьются революции путем ретерриториализации желания и детерриториализации существующих иерархий. Эта революционная цель будет достигнута посредством нового языка, который предлагают Делёз и Гваттари: не на языке психоанализа, который просто примиряет буржуазию с ее состоянием, а на языке шизоанализа, атакующем существующие структуры во имя желания.
Следовательно, не только существование противника оказывается под ударом. Нападение ведется прежде всего на язык, посредством которого враг претендует на мир. Его мы знаем как язык рациональной аргументации и стремления к истине, а Делёз и Гваттари отклоняют его как простую «репрезентацию», а не «трансформацию», которую возвещают их писания. «Любовь к истине, – заявил Жак Лакан, – это любовь к той слабости, над которой мы с вами приподняли завесу, это любовь к тому, что истина скрывает, и что зовется кастрацией» [Lacan, 2007, p. 52; Лакан, 2008, с. 62]. Таким образом, любовь к истине не имеет никакого независимого значения, будучи просто средством маскировки оппонентом своей слабости. На кону не стоит никакого реального блага, кроме власти. И победа приходит будто по мановению волшебной палочки, когда квадратный корень из минус единицы, брошенный во врага, отсекает ему яйца. Поэтому, как выразились Делёз и Гваттари, «понятия относимости к делу, необходимости, сути чего-то в тысячу раз важнее категории истины, причем не как ее альтернативы, а как меры истинности того, что я говорю» [Deleuze, Guattari, 1996, p. 130]. Истина подчинена власти, а власть – это моя власть, где во главу угла ставятся относимость к делу и необходимость.