, а с другой – конденсацией особенностей. С одной стороны, действительно, мы должны посредством постепенного определения условий найти присоединения, дополняющие исходный корпус задачи как таковой, т. е. разновидности множества во всех измерениях, фрагменты будущих или прошлых идеальных событий, тем самым обеспечивающие решаемость задачи; мы должны закрепить способ, при котором они присоединяются или пересекаются с исходным корпусом. С другой стороны… [Deleuze, 2004, p. 239; Делёз, 1998, с. 234].
Играя роль пытливого философа, Эдриан Мур прикладывает ухо к земле рядом с этим бессвязным и самодовольным изложением и слышит еще один голос. Он принадлежит метафизику, размышляющему о том, таков ли мир, каким кажется, и на самом ли деле здравый смысл является способом «производства смысла». Но у него необычное, если не сказать эксцентричное, прочтение. Согласно массе комментаторов (а их действительно масса), Делёза нужно почитать как пророка. Его тексты заперты в самих себе и своими синтаксическими кандалами предлагают ключ к освобождению. С их помощью вы можете выйти за пределы старого мира западной мысли в новый мир желания. Вы становитесь ТбО, великим Псевдо-Дионисием, который через бесконечное повторение восторжествует в Настоящем. Таких читателей не удивит продолжение процитированного выше отрывка:
У каждой Идеи есть как бы два лица, любовь и ярость: любовь – в поиске фрагментов при постепенном определении, сцеплении идеальных корпусов присоединения; ярость – в конденсации особенностей, посредством идеальных событий определяющая назревание «революционной ситуации», взрывающая Идею в актуальном. В этом смысле Идеи были у Ленина [Ibid.; Там же, с. 234–235].
Коснувшись базиса, так сказать, реальной повестки дня, текст перебегает затем от дифференциального исчисления к лингвистике, соссюровскому утверждению о том, что «в языке нет ничего, кроме различий», фонологии и работам Гюстава Гийома. Он устремляется все дальше и дальше, не останавливаясь для определения сути дела и привлекая понятия и специальные термины, сильно не настаивая на том, что их смысл что-то значит.
Иногда возникает неожиданный и захватывающий парадокс. Например, нам говорят, что «Идея не знает отрицания». Мы узнаем, что «по своей природе задачи ускользают от сознания, сознанию свойственно быть ложным сознанием» [Deleuze, 2004, p. 258–259; Делёз, 1998, с. 254–255]. И поскольку эти намеки делаются в процессе одобрения аргументации «Капитала» (без объяснений), предполагается, что читатель примет их как очевидные. Однако отступите от них, и вы непременно удивитесь. Если проблемы по своей природе ускользают от сознания, то как Делёз мог осознать это? Неважно, ведь «трансцендентный объект способности общительности – революция. В этом смысле революция является общественной силой различия…» [Ibid.; Там же, с. 256]. Вот в такие внезапные моменты ясности и раскрывается настоящая повестка. Возможно, навостренное ухо Эдриана Мура правильно расслышало в теории «различия» ответ на метафизику тождественности, занявшую столь безопасную позицию в аналитической философии. Но последователей Делёза это не заботит. Их волнует лишь обещание, что «различие» повлечет за собой революцию. А бесконечные непроницаемые формализмы, которые приводятся в пользу этого, заклинают интеллектуальное поражение капиталистического врага.