Андерсон признает, что римское право пережило этот переход, как и многие другие политические, религиозные и социальные институты: и это факт, строго несовместимый с марксистской теорией. Он соглашается также с тем, что христианская церковь оказала влияние на культуру Римской империи и трансформировала ее без серьезного изменения ее «материального базиса»: факт, который опять же не сочетается с теорией Маркса. Андерсон признает великое цивилизационное достижение общества при Каролингах и «новый синтез», благодаря которому были сохранены юридические и политические реалии Европы. Таким образом он воспроизводит буржуазный взгляд на европейскую историю как на постепенное развитие институтов, прерываемое, как и другие социальные процессы, жадностью, насилием, а также религиозным рвением разных смутьянов и циклами народных волнений. Андерсон не отрицает даже то, что феодализм был скорее судебной, чем экономической системой, и что его сущность заключалась в иерархии институтов, при посредстве которых суверенитет «доводился» до субъекта. Ничто не может быть дальше от учения Маркса, чем это, за исключением разве что одной последней уступки истине, состоящей в том, что многие феодальные отношения, по правде говоря, «капиталистические» по своей сути[119].
Андерсон предпринимает попытку поддержать марксистскую теорию при помощи знакомых рассуждений, вызывающих ассоциации с птолемеевскими эпициклами. Он признает, что «вопреки представлениям, распространенным среди марксистов, – характерная “модель” кризиса способа производства состоит не в том, что мощные (экономические) производительные силы триумфально прорываются сквозь отсталые (общественные) производственные отношения и вскоре создают более высокую производительность и более передовое общество на их развалинах…» [Anderson, 1974б, p. 204; Андерсон, 2007, с. 200].
Но будучи далеким от того, чтобы усматривать в этом смерть марксистской теории истории, он восстанавливает status quo. Производственные отношения «должны быть радикально изменены и перестроены прежде, чем новые производительные силы смогут быть созданы и соединены в совершенно новый способ производства» [Anderson, 1974б, p. 204; Андерсон, 2007, с. 200]. Эта поправка, однако, полностью переворачивает причинную связь, постулированную Марксом. Выходит, что нам можно присоединиться к буржуазным историкам и утверждать, что «производственные отношения» могут быть «определены сверху» законами и институтами, которые направляют их развитие или препятствуют ему. Таким был бы наиболее логичный вывод из тех фактов, которые приводит сам Андерсон. И в этом случае мы больше не можем отграничивать базис от надстройки так, как того требует теория марксизма. Именно переход от античности к феодализму показывает, что различение не работает. Поэтому марксистский язык, включающий такие термины, как «производственные отношения», «производительные силы», «производители» и т. д., становится излишним и с точки зрения науки вредным, поскольку внушает надежду на то, что дискредитированное объяснение все-таки может быть спасено при помощи некоторых искажений сродни птолемеевским.