, оказала пагубный эффект на всю культуру, обернувшись инстинктом отрицания, но не породила ничего нового на месте того, что было разрушено, кроме унылого релятивизма. Итог культурных войн состоял в том, что старая культура ничего не значит, но потому, что значить уже нечему.
Глава 8
Кракен пробуждается: Бадью и Жижек
Культурная революция, инициированная Грамши, затихла среди пустого релятивизма, который я только что описал. Грамши надеялся заместить буржуазную культуру новой и объективной культурной гегемонией. Но ему помешали отказ от самой идеи объективности и отсутствие позитивной повестки у довольной своим положением американской профессуры. На время показалось, будто вся революционная программа подошла к концу. Во Франции маоисты 1968 г. либо слились, либо присоединились к антикоммунистическому движению, как, например, Стефан Куртуа. Перри Андерсон оставил должность редактора New Left Review, вместо этого посвятив себя политическому анализу в «буржуазной прессе». Уильямса, Томпсона, Делёза, Рорти и Саида к тому времени уже не было в живых. А Хабермас был занят, строча в пылу бюрократической лихорадки страницу за страницей секретного донесения из стана левых. Коммунистическая система российской империи развалилась, тогда как Китай шел по пути становления в качестве центра транснационального капитализма, сочетая в безумной оргии потребления худшие черты всех когда-либо существовавших систем правления.
Однако именно тогда, на пороге XXI в., монстр зашевелился где-то на глубине. И когда он, наконец, поднялся над морем нашей самоудовлетворенности, он заговорил, как Маркс и Сартр, на языке метафизики. Он отринул мишуру потребительской культуры, чтобы показать себя во всей своей первозданной красе и вторгнуться в феноменальный мир, как Эрда из «Золота Рейна» – как зов самого Бытия. Только во Франции могло такое случиться: но случившись, нашло себе поддержку во всем интеллектуальном мире.
Благодаря «Основоположениям арифметики» Фреге и теории дескрипций Рассела идеи существования и множественности, обретавшиеся в подземелье метафизики, были вынесены на свет формальной логики. От этих авторов аналитическая философия унаследовала крайне прохладное отношение к вопросу о «сущем как таковом». Проблемы, являвшиеся предметом рассуждений досократика Парменида, а затем обсуждаемые в одном из наиболее трудных диалогов Платона, касательно того, существует ли единое и может ли единое быть многим, не имели ни одного прямого наследника в англо-американской философии[122]. Загадки единства предельной реальности, унаследованные от исламской философии и потрясающе раскрытые Спинозой, были отброшены как иллюстрирующие «зачаровывание нашего интеллекта средствами нашего языка»