это было так, поэтому их
значение вечно. Более того, только таким способом, благодаря верности «процессу истины», и возникает субъект, становясь незаменимым индивидом [Badiou, 2001, p. 43; Бадью, 2006, с. 67]. Верность процессу истины – это основная форма «субъективации».
Такое возвышение революции до статуса личного освобождения – именно то, чем кажется: одинокое путешествие эго вглубь себя, интересное только ему одному. Во всех обсуждениях французской, русской и маоистской революций Бадью либо мало, либо совсем не уделяет внимания причиненным ими бесконечным страданиям и считает верность событию достаточным основанием для того, чтобы не принимать их во внимание. Верность служит оправданием себе самой, да и не может быть обоснована никак иначе, поскольку Событие отвергает сам язык, на котором может вестись его критика извне. Экзальтированному интеллектуалу, погруженному в свою «процедуру истины», нет нужды раскрывать глаза на трупы, лежащие в «обыденной» сфере укорененных интересов и savoirs (знания). Уберите их с дороги и смело продолжайте свое дело. Подлинное освобождение требует принять «возможность невозможного, каковую преподносит нам… всякий эпизод политики освобождения» [Ibid., p. 39; Там же, с. 62].
Безусловно, многие уже давно отметили последствия утопического мышления такого рода, в частности Андре Глюксманн и другие nouveaux philosophes, которые тем самым показали, как мало они заслуживают своего названия. «Но эта софистика опустошительна» [Ibid., p. 13; Там же, с. 30]. Отвергнуть призыв к революции как утопический – все равно что противостоять новой научной парадигме [Badiou, 1988, p. 436–437] или, как Стравинский, отказываться признать, что неоклассицизм «негенерический» в отличие от додекафонической системы Шёнберга [Ibid., p. 443–444]. Необходимо ответить на зов будущего во всех тех сферах, где доступны «генерические процедуры». Фактически взгляд Бадью на революцию от начала и до конца эстетизирован. На кону ты, чистота и аутентичность твоих убеждений, как это было для заблуждавшегося Стравинского, и просто необходимо сохранить верность «процедуре истины»: в любом случае подсчет тел может быть произведен только на языке, не имеющем никакого отношения к Событию[134]. С точки зрения Бадью, удивительно, чтобы кто-либо, называющий себя философом, этого не понимал.
Наиболее красноречивы следующие два шага аргументации. Во всех своих работах Бадью выделяет только четыре сферы, допускающие «генерические процедуры» и позволяющие услышать призыв к верности: наука, включая математику, эротическая любовь, искусство и политика. И только благодаря верности таким «генерическим процедурам» мы достигаем блага. Поэтому лишь те, кто может посвятить себя науке, любви, искусству или политике, могут быть по-настоящему благими. Остальные с точки зрения морали – определенно второго сорта. Посвяти себя праву, бизнесу, фермерству, пошиву одежды, починке обуви или уходу за больными, и ты отрежешь себе путь к освобождению. Таким образом, Бадью самодовольно характеризует собственный жизненный путь. Например, в предисловии к своей бестолковой (на мой взгляд) книге о Витгенштейне: