в 1960–1970-х годах западная культура подвергалась критике за свою непроницаемость для «тотализирующего» мировоззрения
[49]. И если это слово, окутанное здесь пылкими чувствами идеолога, кажется угрожающим, не сомневайтесь: таким оно и является. Задача «тотализации» в силу своей всесторонности оправдывает любые усилия по ее навязыванию. Оппозиция, выражающая только «частичную», «сериализованную» перспективу правящего класса и его лакеев, перед лицом страстной тотализации радикального левого
бесправна. Это грубая сила, отчаявшаяся, не знающая дружбы и готовая к гильотине. Таким образом, утопия, наделенная «тотализирующей» силой, заранее торжествует над любой реальностью.
Мартин Джей утверждал от имени новых левых, что категория тотальности является исключительно марксистской [Jay, 1984]. Если понимать это высказывание буквально, то, конечно же, оно ложно. Следует, скорее, прислушаться к Веберу, который определяет понятие «пророческого откровения» через способность представлять мир в виде упорядоченной тотальности. Он также усматривает функцию жреца в посредничестве между этой тотальной концепцией и неупорядоченной фрагментарностью естественного мира [Weber, 1968b, vol. 2, p. 451; Вебер, 2017, с. 124]. Категория тотальности сближает марксизм не только с традиционной религией, но и с его заклятым врагом и кровным братом, фашизмом. Ведь эту политическую позицию Джентиле отстаивал как «тотальную концепцию жизни» [Gentile, 1925, p. 39].
С другой стороны, Мартин Джей затронул одну важную истину. Неомарксизм определяется не категорией тотальности, а ритуальным абсурдом. Им окружено это понятие и завуалированы его литургические бастионы. Риторика тотальности скрывает пустое место в сердце системы, где должен быть Бог. Для Сартра тотальность не является ни состоянием, ни понятием, а выступает действием. Ее нет в природе вещей, но она привносится в нее «тотализирующей», неистовой страстью интеллектуала. Тотализация понимается в экзистенциалистских терминах как трансцендентальное действие самости. Но еще это и тот чудесный момент, когда трещина в действительности закрывается и мир исцеляется. Это мистическое воссоединение, подобное воссоединению копья и Грааля, объединяет томящиеся половинки страждущей Вселенной. Когда интеллектуал дотягивается до простертых к нему рук пролетариев, злые чары буржуазного порядка развеиваются и мир становится целым.
Сартр утверждает, что отвергает марксизм за неполное и механистическое понимание состояния человека. Тем не менее он выражает понятие «тотальной» вовлеченности в марксистских терминах. Для него социальный мир по-прежнему разделен на буржуазию и пролетариат. Общество все еще зависит от «производственных отношений». Следовательно, при капитализме «прибавочная стоимость» по-прежнему извлекается из отчужденного труда пролетариата при помощи буржуазной «эксплуатации». И это ведет к постоянно усиливающейся «борьбе» между классами. Сартр неоднократно и некритически приобщает эти марксистские понятия к теориям Маркса. Его отказ от категории «диалектического разума», введенной в марксизм Плехановым и Энгельсом, не имеет никаких интеллектуальных оснований. Всякий раз, когда проза Сартра переходит от рабского подчинения к потенциальной критике, она тут же скатывается в абракадабру. «Тотализатор» оттачивает свою «тотализацию», снова тотализируя детотализированные тотальности. И наконец, появляется там, где мы могли бы его ожидать, упорно отстаивающим «тоталитарный