В немецком языке слово Bürger не имеет сопоставимого значения. Просвещенческая идея «гражданского общества» как сферы свободного гражданства при легитимном верховенстве закона снова появляется у Гегеля в качестве bürgerliche Gesellschaft. По этой причине французский термин, запятнанный долгой историей пренебрежения, всегда был предпочтительнее для европейских левых. Под влиянием Маркса и Флобера буржуазия приобрела в XIX в. чудовищные черты, преобразившись так, что больше нельзя было распознать ее скромного происхождения. Она была «классовым врагом» в ленинской доктрине, с владычеством которого призывает покончить сама история. Она также была хранителем всей той морали, конвенций и кодексов поведения, которые могли препятствовать свободе и бурному течению богемной жизни.
Марксистская теория идеологии пыталась собрать воедино половинки портрета, описывая «удобные» ценности как социальную маску, за которой скрывается реальная экономическая власть. Но теория была расплывчатой и схематичной, лишенной конкретики, столь необходимой для вознаграждаемого и возобновляемого презрения. Поэтому бо́льшая часть усилий французских левых в XX в. была посвящена завершению портрета. Цель состояла в том, чтобы создать идеального врага: объект, в оппозиции к которому можно определить и отточить свою подлинность, переплавив ее в остроумие.
Работа по определению идеального буржуа, начатая Сартром в «Тошноте», была завершена в 1952 г. с выходом в свет «Святого Жене, комедианта и мученика», шедевра современного сатанизма, в котором буржуазия характеризуется чрезвычайным разнообразием эмоций: от укоренившейся гетеросексуальности до враждебности к преступности. Наконец, буржуа предстает борцом за иллюзорную «нормальность». Его основная задача – запрещать и угнетать всех тех, кто, оспаривая эту нормальность, бросает вызов также социальному и политическому господству, которое она за собой скрывает.
Антибуржуазный настрой в основе французского левого мышления частично объясняет его отказ от всех ролей и функций, которые не созданы им самим. Основную поддержку такой образ мыслей находил не в университете, а в кафе: важные посты в «структурах» буржуазного государства долгое время считались несовместимыми с требованиями революционной добродетели. Каким бы влиянием ни пользовался гошист, оно должно было проистекать из его собственного интеллектуального труда, результатом которого выступали слова и образы, бросающие вызов status quo. Кафе становится символом его социального положения. Левый мыслитель наблюдает за спектаклем, но не присоединяется к нему. Вместо этого он ждет тех, кто, встретившись с ним взглядом, отделится от толпы и «перейдет» на его сторону.