Техасец нахмурился при упоминании Хикока, которого не любили ни ковбои, ни стрелки, но кивнул, потому что был согласен с методами Дикого Билла. Тот факт, что согласно классификации Хикока, сам он попадал в категорию тех, кого следовало уничтожать, его нисколько не смущало.
— Вы лучше этого Глантона, — продолжал Миддлон. — Доказательство этому то, что Глантон лежит мертвый, а вы — живой. Поэтому я хочу предложить вам, то есть, тебе то же, что хотел предложить ему. — А потом он назвал зарплату, много больше, чем получали маршалы восточных городов. Однако чего-чего, а золота в Вапетоне было много. — И еще ежемесячный бонус, — добавил шериф. — Когда я хочу нанять стрелка, я готов заплатить за это, потому что торговцы и рудокопы ждут от меня защиты.
Коркоран на мгновение задумался.
— Только не просите меня отправиться в Канзас, — подвел он итог своим размышлениям. — После всех этих разборок в Техасе у меня не осталось кровников. Так что, наверное, стоит взглянуть на ваш Вапетон. Я принимаю ваше предложение.
— Хорошо! — объявил Миддлтон. Они обменялись рукопожатием, и шериф не без удовлетворения заметил, что правая рука Коркорана гораздо темнее левой. На этой руке перчатки не было уже многие годы.
— Тогда в дорогу, но сначала нам нужно избавиться от тела.
— Я заберу его пистолет и лошадь, и отправлю их его родственникам в Техас, — проговорил Коркоран.
— А тело?
— Грифы о нем позаботятся.
— Нет! — запротестовал Миддлтон. — Давай-ка лучше, как минимум, завалим его кустами и обломками.
Коркоран только пожал плечами. И отнюдь не мстительность порождала его черствость: ненависть к светловолосому стрелку не распространялось на валявшееся на земле бездыханное тело. Просто стрелок считал подобные похороны бессмысленной тратой времени. Он искренне, сильнее, чем это свойственно, скажем, индейцам или испанцам, желал всех видов погибели живому Глантону, но к мертвому телу не испытывал никаких чувств; он был просто равнодушен. Коркоран не ждал, что, случись с ним последняя в жизни неприятность, кто-то станет хоронить его труп, а не бросит его просто валяться на земле, и мысль о том, что грифы станут рвать его мертвое тело на куски, ничуть не волновала стрелка. По сути своей он был скорее язычником, чем добрым христианином. Для него тело человека после смерти было всего лишь тушей, которая гниет и уходит в почву, которая его породила.
Без лишних слов он помог Миддлтону перетащить тело в лощинку между кустами, принял участие в строительстве пирамиды из камней, а потом терпеливо ждал, пока шериф соорудит крест из сломанных веток. Наконец, Миддлтон воткнул свое творение в импровизированную гробницу и отправился за лошадью.