Впрочем, какими бы вопросами я не задавалась, мое тело так и оставалось неподвижно. Прошло немало долгих, мучительных часов, в которые я, как и обещала Тэль, успела пожалеть о том, что жива, прежде чем мои веки впервые дрогнули, и я, приложив поистине титанические усилия, смогла моргнуть. День сменился ночью, заполнив разрушенный храм мраком, в котором моя тело то и дело вспыхивало как проблесковый маяк. Затем пришло утро, ясный яркий день и снова ночь. Я то проваливалась в сон, который хотя бы ненадолго успокаивал боль, то вновь возвращалась в свое истерзанное болью тело. Так повторялось множество раз, и в каждый из них, открывая глаза, в зеркале я видела не себя, а жуткую тварь, пугавшую меня до дрожи. Особенно весело мне стало, когда в один миг к лицевым мышцам вернулась подвижность. Я ощутила это даже сквозь сон, и поспешно раскрыла глаза, чтобы увидеть, как жуткая морда надо мной щерится в пугающем оскале улыбки, демонстрируя сразу два (ну это уже даже перебор!) ряда острых игольчатых зубов. Сказать что меня проняло — не сказать ничего. Я даже вздрогнула, той частью тела, что уже почти избавилась от паралича. Признаться честно, если бы как-нибудь дома, я, оставшись одна, имела бы неосторожность глянуть фильм ужасов, в котором мне бы показали такую страхолюдину — спала бы я с включенным светом долго и вдумчиво. Но нет! Мне, похоже, с этим придется жить… по крайней мере до тех пор, пока Лит не сможет перенести меня в мой мир. Вот же вляпалась!
После возвращения контроля над лицом, дело пошло на порядок легче. Огонь, до этого пожиравший меня изнутри, поутих, оставив по себе лишь чувство полного изнеможения и, ни на секунду не унимающуюся, ноющую боль где-то на задворках сознания. Можно даже сказать, что по сравнению с несколькими прошедшими днями я чувствовала себя почти хорошо. Кажется, даже обдумывала что стану делать дальше, в тот самый миг, когда внутри меня что-то душераздирающе хрустнуло. От пронесшейся по телу в ту же секунд волны боли, я почти моментально потеряла сознание, настолько ослепительной она была.
Я открыла глаза в наступивших сумерках. Руки мелко дрожали, не то от недавно перенесенной боли, не то от того, что я чувствовала и управляла ими впервые за долгое время. Добиться от них чего-то кроме вялого шевеления не получилось, зато эти телодвижения, вызвали во мне неконтролируемый приступ рвоты. Кое-как перевернувшись на живот и свесившись с камня, на котором лежала, я опустошила желудок, оказавшийся заполненным какой-то вязкой черной жижей, от одного вида которой меня чуть было не вывернуло повторно.