И она совсем ничего не видела на свете, не замечала, полностью погруженная в эту работу. Ни проносящейся мимо, как вагоны метро, осени. Ни маминой высасывающей все силы премьеры в театре. Ни Дианкиной новой влюбленности, о которой она не говорила, но все знали.
Это ей было, как обухом по голове, когда Оля стояла на Арсенальной и наблюдала премилую сцену — двоих, совсем не обращавших на нее внимания.
Диана? Диана. И он. Высокий, широкоплечий, русоволосый, коротко стриженый. С широкой улыбкой во все лицо, от которой будто бы все на земле светилось. У него были правильные черты, в ту пору еще мальчишеские, мягкие, без резких линий, которые появились впоследствии. Глубоко посаженные светлые глаза под темными дугами бровей — два ярких пятна. Чеканно вылепленные скулы, четко очерченный рот, завораживающе двигавшийся, когда он говорил. Короткая щетина. Не нарочно отращённая, а лишь последствие двухдневного перерыва в бритье. Впрочем, это сейчас Оля понимала, что при его профессии по-другому быть и не могло. За сутки красивый, лишь самую малость тяжелый подбородок с детской ямочкой, начинал отливать серым.
А тогда она не знала этого. Ничего не знала про него. Ни имени, ни того, как они с Ди познакомились. Ничего.
Она прошла совсем близко от них, рискуя быть рассекреченной, — лишь бы разглядеть этого красавца возле сестры. На нем была легкая темная куртка, застегнутая только до середины — конец октября, как и сейчас, вышел теплым. А под курткой — ладонь Дианы, которую та положила ему на грудь. Олю они все же не видели.
Нет, тогда она еще не влюбилась. Наверное, не могла. Но, обладая почти фотографической памятью на лица, едва пришла домой, открыла альбом с эскизами. И быстро-быстро набросала мужчину, похожего на нового Дианкиного ухажера. Зачем — не знала. Но захотелось запомнить его надолго. Точно так же, как и пририсовать к нему себя.
И ей ведь в голову не приходило, что никогда уже не забудет!
Ди приехала поздно вечером, задумчивая и молчаливая. И когда Оля, совсем не интересный ей подросток, в некотором роде даже обуза, сунулась к ней в комнату с вопросом: «А ты правда влюбилась?» — и сунула под нос рисунок, Диана встрепенулась и, быстро осмотрев сначала портрет, а потом лицо младшей сестрицы, вдохновенно выдала: «Красивый, да? В такого, Лёка, нельзя не влюбиться».
И Оле ничего не оставалось, кроме как ретироваться к себе — переваривать полученную информацию. Но что, бога ради, мог переварить мозг тринадцатилетнего ребенка, который про любовь только в книжках читал?
Оля отняла руки от лица. Чем чаще вспоминала, тем ярче вырисовывались детали. И того, давно прошедшего, перелистнутого, и того, что было потом. Но Денис из их с Ди прошлого совсем, совершенно, ни единой чертой не перекликался с тем, которого она знала четыре года работы в одной части, и единственное прегрешение которого заключалось в некоторой его… любвеобильности.