Что заставило их сделать этот шаг, произнести вслух то, о чем и думать было незаконно? Дыхание смерти, внезапно напомнившей, как может быть коротка эта жизнь? Или усталость, попытка найти опору хоть в чем-то человеческом?
Отчаяние? Расчет? Или что-то большее, непривычное, никогда ранее не испытанное, а потому непонятное?
И все же Арселия могла поклясться, что верит словам Ульфа и верит в него самого. Никогда прежде ей не хотелось забыться настолько сильно, как сейчас. Позволить себе опереться на протянутую руку, довериться, шагнуть в неизвестность вместе. И чувствовать себя равной, а не необходимой и полезной, собственностью, вещью.
Или права была Гайда, и это все только шутки природы и женского естества, лишенного мужской ласки? Неужели краткий миг наслаждения стоит того, чтобы рисковать будущим? Арселия не знала ответа на этот вопрос, как не знала, есть ли вообще это будущее у кого-то из них.
Впервые императрица ясно поняла, как сложно приходилось остальным девушкам в гареме. Ей повезло, ведь в ее жизни были жаркие ночи, полные нежности и страсти. Сабир принимал любовь и обожание, как самой собой разумеющееся: одни наложницы склонялись перед его титулом, иные восхищались внешней красотой, третьи стремились к ореолу силы и могущества. Но и сам император умел дарить наслаждение, хорошо зная, как пробудить в теле женщины желание, как распалить ее и выжечь дотла, испив одну чашу удовольствия на двоих.
Арселия не раз делила ложе с сиятельным, тогда как иным девушкам редко выпадала подобная удача дважды или трижды. И когда страстное влечение императора к ней угасло, она утешала себя тем, что у нее есть бесценный дар: сын, ставший целый миром и смыслом жизни.
Ей завидовали, за ее спиной шептались, на нее бросали взгляды, полные раздраженного любопытства — она старалась не замечать. Объясняла чужую злость стремлением занять более высокое место в сложной иерархии гарема, жаждой славы, желанием возвыситься над остальными людьми.
И никогда не допускала мысли, что кто-то из десятков этих безымянных женщин мог всем сердцем стремиться к любви, к возможности быть с тем, кого пожелал и душой, и телом. Легко отказаться от неведомого, очень просто не печалиться о том, чем никогда не обладал. Но единожды вкусив наслаждения, горько сожалеть о его утрате. И как же тоскливо существование в замкнутом мирке своих мыслей, без иных целей, надежд и права выбора!
А ей повезло. Снова. Ее собственные чувства вырвались из под контроля, но вместо того, чтобы наткнуться на стену непонимания, окунулись в теплое море заботы и нежности. Это было мучительно сладко, и в то же время почти физически больно.