— Развлечение для великовозрастных остолопов, — оценил Иван Артемович. — Самим наскучило раньше, чем кого-либо из постели подняли: наши обыватели крепки на сон. С этими шалопаями разговор короткий: изловить и высечь розгами принародно.
— Розги средство домашнего воспитания. Законом не дозволено.
— А, право, жаль. Высечь на площади публично — полгорода привалит посмотреть. Назавтра чиновникам будет о чем посудачить на службе.
— Однако на службу приходят не развлекаться.
— А это как сказать, — усмехнулся Иван Артемович. — Мне сдается, что всякие там присутствия и конторы наполовину затем и существуют, чтобы людям было где посплетничать. Нет, нет, — как бы возражая шурину, поспешил оговориться Иван Артемович. — Есть конторы и деловые. К примеру, полицейская часть. Но да ведь и у вас случаются промашки.
— Какие промашки? — нахмурился Михаил Павлович, неожиданно для сестры обнаружив свою неизжитую детскую привычку закусывать нижнюю губу в моменты сильного волнения. Взглядом исподлобья скользнул по лицу Ивана Артемовича. Тот улыбался, стараясь произвести впечатление человека, ничем не озабоченного. Подстриженная клином бородка слегка удлиняла его округлое лицо, облагораживала, придавала некую аристократичность. Особенно это подмечалось, если сравнивать его внешность с обликом Артема Кузьмича, запечатленным на фамильном портрете. Черты лица повторились почти полностью, только портрет написан, когда старшему Валежину было уже под пятьдесят лет. Но не в этом главное различие, не в возрасте. Размашистая мужицкая борода лопатой и простая домашняя рубаха, в которой тот позировал, с первого взгляда изобличали простолюдина. Иван Артемович следил за своей внешностью. Аккуратно подстриженная бородка и костюм придавали ему сходство с Виктором Пригодиным. Открытие она сделала только что. Елена Павловна даже вздрогнула от неожиданности. Муж заметил ее тревогу и машинально глянул в зеркало на свое отражение.
— Какие промашки? — нетерпеливо повторил Михаил Павлович.
— Взять хотя бы сегодняшний случай, у меня в лавке происшедший, — начал объяснять Иван Артемович.
— В лавке?! — недоуменно воскликнул Михаил Павлович.
— Я думал, тебе известно. Нагрянули городовой с околоточным, отняли у приказчика фунтов двадцать чаю, сказали: контрабандный. А чай этот месяца три уже как в магазине у Хачиньи куплен мною по случаю. Большую часть распродали в розницу, а тут заказ от Баранова из Красноярска. Ну, я и распорядился в бумажные картузы развешать.
Неловкая тишина установилась за столом, пока говорил Иван Артемович. Или уж ей так вообразилось, что тишина была особенная, многозначительная. Но ведь и муж это же почувствовал: озабоченно перекинул взгляд с нее на Михаила Павловича. Брат, насупившись, неспешно перебирал по краю столешницы пальцами и, казалось, с вниманием следил за их действиями.