— Сдурела? Ещё и генеральшу сюда приплела, вот умная! Даже не думай, никуда не пойду, никого просить не буду. Сама же каждый раз вопила: скорей бы сынка в колонию упекли, так вот теперь и радуйся.
Тёща отпрянула. Глаза злобно сощурились, открыла было рот, чтобы высказать зятю всё, что думает про него и его семейку, но тут вернулась Лида.
Она успела сполна насладится жизнью без нудных мужниных поучений, без вечных замечаний и навязанных обязанностей. Теперь, вернувшись к матери, Лида словно вновь окунулась в привычное состояние лени и неряшливости в быту, которое так раздражало Олега. Да, конечно, с матерью и младшей сестрой ежедневно вспыхивали стычки и ссоры то по мелочам, то едва не доходящие до потасовки, но это была родная и более привычная ей жизнь. Всё лучше, чем носиться по квартире с тряпкой, впопыхах прибирая комнату и распихивая неглаженое бельё куда придётся. Но при всей вольготности такого существования Лиду пугала мысль, что Олег в любой момент подаст на развод, и она станет никому не нужна. И мать постоянно тыркала её своими жалобами на безденежье. Вот смоется зятёк — и пиши пропало. Алименты уж точно станут меньше зарплаты. А если ушлая Тонька или её прохиндейка-сестра надоумят этого охламона смухлевать в бухгалтерии, то дочка и вовсе останется с кукишем. Есть такие навроде отца младшенькой Зинаиды. Он бухгалтерше коробочку конфет и флакон польских духов, а она ему приписала зарплату копеечную. Платит алиментов с гулькин нос, а сам, поди, жирует! Лида старалась всё делать, как советует мать, но Олег стал настолько безразличным, что порой её охватывало отчаяние от бесполезности попыток.
И Лиде приходила в голову совсем уж неумная идея родить второго ребёнка. С двумя-то детьми Олег при своём характере точно не сможет их оставить! Но муж в редкие свои приезды под любым предлогом отказывался остаться ночевать. Понять, что она стала для него неинтересна как женщина, Лида не могла. У неё попросту не укладывалось в голове, что мужчина может отказаться от близости по каким-то причинам кроме как тяжёлого недуга или преклонного возраста. Значит, мать права, и у Олега есть женщина, с которой он проводит время, а жене нагло врёт про общественную работу.
В глубине души Олег и сам удивлялся, что при виде жены совершенно не чувствует никакого желания остаться с ней наедине. Поначалу его это насторожило и даже испугало — со здоровьем, что ли, проблемы? Но ведь там на работе он с удовольствием посматривает на молоденьких подавальщиц в столовой, особенно на Галю, пышная грудь которой так заманчиво виднеется в вырезе белого форменного халата, когда она вытирает клеёнку на столе или наклоняется, ставя солонку. Нравится разглядывать на улице девушек в вошедших в моду коротеньких юбках. А к Лиде ничего нет совсем, ни капельки! При встрече ему казалось, что жена вся пропиталась затхлым запахом их запущенного дома, и мысль прикоснуться к ней вызывала у него брезгливость. Особенно теперь, когда можно было спать в собственной привычной с детства комнате на заботливо постеленной матерью кровати. Антонина любила крахмалить бельё до тугого хруста, так что приходилось с силой разлеплять наволочки и пододеяльники, и мягкое неглаженое по словам матери «жидкое» убранство вызывало неприятное чувство плохо постиранного. Даже в общежитии бельё привозили из прачечной щедро накрахмаленным. И сосед по комнате целый час чертыхался, воюя с пододеяльником и уверяя, что ночью непременно скатится с кровати — как на пластике лежишь. А Олегу нравилось. Да уж, по-честному, ему нравилось всё, что напоминало о матери. И подавальщица Галя, видно, понравилась, что напоминала Антонину рослой фигурой и тёмными гладкими волосами, забранными в пучок. Конечно, не такой большой, как у матери, но все же. А в Лиде раздражало всё: и накрученные щедро залитые лаком волосы, и морковная помада, и слипшиеся от туши ресницы.