Ночью случился конфуз. Олегу так запала в душу Гуськовская квартира, что никак не мог расслабиться и желание пропало. Галя ласково гладила его по спине. Перебрал Олежка в гостях — с кем не бывает. Но он нахмурился и ушёл в кухню курить. Бедная Галя даже не поняла, что расстроен он вовсе не тем, что охота пропала, а тем, что не видать ему такой распрекрасной квартиры как своих ушей. Вернулся в комнату и бросил взгляд на успевшую задремать женщину, отчего стало невыносимо скучно, как бывает после шумного праздника, когда веселье окончилось и впереди обычные будни. Олег прилёг на самой край кровати, стараясь не разбудить Галю. Хотелось подумать, чтобы никто не трогал и не лез с разговором. Сон как нарочно пропал — ни в одном глазу, и он мысленно вновь и вновь украшал квартиру Виталия на свой вкус и бессознательно каждый раз прикидывал, понравится ли матери та или иная идея. Даже заспорил с ней про цвет кафеля в ванной. Вот дурак. Олег тихо рассмеялся, уткнувшись в подушку, и наконец заснул.
На суд в районный центр кажется не явился только немощный или грудной. Хотя некоторые груднички были привезены в колясках любопытными мамашами и бабушками. Пожалуй, выступление артистов не собрало бы столько желающих. Но пришлось довольствоваться, лишь мельком взглянув на Князевых, что всей семьёй после заседания влезли в свой оранжевый москвичонок и отбыли восвояси. А Выриковы, видно, вообще через задний ход просочились. Зато счастливчиков, допущенных в зал, окружали плотным кольцом, засыпали вопросами. Заревевших некстати младенцев срочно отвозили чуть дальше и, навострив уши, стояли вполоборота, отчаянно тряся коляски. Вот ведь, как раз самое интересное пропустишь. Больше всего собралось вокруг Ларисы Игнатьевны. Она рассказывала подробно, не сбиваясь, словно протокол вела на заседании:
— Ну что сказать-то? Антонина Николавна, конечно, как всегда, вплыла степенно, лицо спокойное. Сели вместе с мужем и сестрой аж в последнем ряду. Вот ни единого словечка не проронила, верите? Ни единого. Словно их и нет вовсе. Даже тётка Варвара в платок закуталась, губки поджала и молчок. Прям как на суду была тишина… Но покуда до Выриковых очередь не дошла. Уж там, я вам доложу, кино началось, обхохочешься — почище, чем над Хазановым. Нинка как пошла зятя частить, аж стёкла дрожали. Лидка в рёв, мол, разводиться не желаю, потому как ребёнок без отца останется. Ну мы с женщинами переглянулись: конечно, ещё неизвестно, чей это ребёнок. Сотрудницы две с Тониной работы были повариха и ещё вроде бухгалтерша, евреечка чернявенькая такая, Моисевна вроде по отчеству, я не расслышала. Она уж такую речь сказала, аж судья заслушалась. Умная баба, всё ровно как из газеты про ячейку общества, про супружескую верность и всё такое. И ещё там некоторые выступали всё против Лиды, говорили, что, мол, ведёт непозволительную жизнь, и соседи видели, что выпивши часто бывает. Говорят, её одно время с мужчиной замечали. На станции это бабы Клавы сноха брата двоюродного доложила. Ну тут подружки Выриковские всполошились, за железкой которые. Одна вопит, мол, что, свечку держали? Такие-растакие вы все, а выпивши Лида была с горя оттого, что муж носу не кажет и завёл себе полюбовниц. Но всё зря: уж такие у него бумаги, что хоть сейчас в президиум сажай. И с работы, и с райкома комсомольского одни поощрения и грамоты.