Эндрю оставил на шезлонге очки и принялся карабкаться на вышку. А Ник наблюдал за ним. Наверняка помнил, что Эндрю встаёт раньше всех в «Шиповнике», в семь утра. Ныряет, плавает, потом уходит к себе и появляется уже в десять — в столовой, к завтраку. Эндрю не любил дневную жару, днём обычно спал. Зато вставал рано и ложился поздно — и Ник, который вырос в «Шиповнике», не мог об этом не знать. Как и о том, что возле бассейна в такую рань не окажется никого, кроме Эндрю.
Ник хладнокровно выждал, пока Эндрю разденется, снимет очки и пойдёт к лесенке. Террасу, где расположены рычаги, сдвигающие крышку, от вышки не видно, я проверяла. Ник подошел и нажал нужный рычаг. Пока Эндрю поднимался, крышка сдвигалась. Эндрю поднялся… и прыгнул. А Ник уехал, и через три часа был в Милане. Соседи его, возможно, выгораживали — а возможно, правда не знали, во сколько он вернулся.
Когда я до всего этого додумалась, долго не могла себе поверить. Понимала, что убийство могло произойти только так, но не хотела верить. Это было… слишком жестоко, понимаешь? Я не верила, что Ник способен на такое! Подраться со злости, избить кого-то — мог. Но убивать… А потом я вспомнила, что предложение-то он мне сделал вполне серьезно! Ник хотел, чтобы я была с ним. Он, возможно, ни о чем так не мечтал, как обо мне, но понимал, что при жизни Эндрю мечта неосуществима. Испугался, видимо, что Эндрю снова поговорит со мной, найдет какие-то новые аргументы… Эндрю мешал Нику — во-первых. А во-вторых, Ник действительно его ненавидел. Всерьёз. И, будь я поумней, сообразила бы, что Ник — последний человек, которому стоит жаловаться на Эндрю.
Но я была молодой наивной дурой, жаждущей финансовой независимости. Кто мог знать, что она достанется мне такой ценой! Я всего лишь хотела вывести Эндрю на чистую воду, меня бесил этот сговор с Боровски. А Ник решил вопрос по-своему. Так, как привык их решать на улице, где вырос, в своей полууголовной среде. Тем более, что Эндрю терпеть не мог… А меня любил. На процессе Ник ни слова не сказал обо мне, ничем не выдал моей причастности к смерти Эндрю — хотя я спать не могла ночами, все ждала вызова на допрос. Тем более, что после гибели отчима внезапно оказалась единственной его наследницей.
Ни жены, ни собственных детей у Эндрю не было, отец умер, мать, полувыжившая из ума, находилась в доме престарелых. А меня Эндрю удочерил еще при жизни Маргариты. Завещания он не оставил, не планировал, видимо, так рано умирать. Судьба бывает непредсказуема. Капитал Эндрю, с таким старанием укрываемый от меня, мне же и достался! Когда я это поняла, со мной случилась истерика. Ведь, если бы хоть кто-то вздумал спросить у Ника обо мне… Тяжелее всего угнетало незнание. Я понятия не имела, что происходит на допросах, о чем следователь расспрашивает Ника, что ещё, помимо его показаний, копам удалось выяснить. Я боялась, что, пусть не напрямую, обходными путями — но в полиции узнают, что Ник убил Эндрю из-за меня. Он назвал девять лет своей жизни, которые провел в тюрьме, затоптанными в дерьмо… Что ж, если бы захотел слушать, узнал бы, как жила в эти годы я.