Не говоря уже о том, что помимо дерьма с Вайолет, Визел изменил его бридж на дерьмово звучащий рифф, который плохо сочетался с остальной частью песни и смутил Зака из-за указания его имени там. Ничто не злило Зака больше, чем подпольные музыканты, которые портили его музыку.
Он наблюдал, как дворники двигались взад и вперед сквозь все более сильный дождь, желая, чтобы они вообще никуда не выходили этим вечером.
Когда он свернул на шоссе в Эллсворте, направляясь на юг к Уинтер-Харбор, Вайолет, наконец, сказала:
— Я не понимаю, — она сказала это с тем, атлантическим акцентом, который использовала в ту первую ночь, когда они столкнулись в Тихой Гавани.
— Чего ты не понимаешь? — спросил он таким же резким тоном.
— Ты как будто два разных человека.
— Что это значит?
— Я даже не знаю, с чего начать. Ты теперь совсем не такой, каким был в Йеле. И человек, которым ты являешься в Тихой Гавани, полностью отличается от человека, которым ты был сегодня.
— Черт возьми, Вайолет, — начал он с сарказмом в голосе. — А ты точно такая же, какой была в Йеле. Ты всегда говорила с претенциозным французским акцентом и любила есть жареных кальмаров с жареной капустой в своей комнате в общежитии каждый вечер, — он взглянул на нее, затем назад на дорогу. — Знаешь, что я помню о тебе? Ты не была осуждающей. Ты была с широко открытой душой. Тебе все нравилось. В твоей жизни было место для всех.
— Ну, у тебя, определенно, есть место в твоей жизни для всех, Зак, включая эту… эту…
— Кого? Флик? Я трахнул ее дважды. Это даже не было так хорошо.
— О, от этого вся ситуация стала выглядеть намного лучше.
— Говорит та, что трахала Шепа Смолли десять лет.
— Восемь лет. Я трахалась с ним восемь лет, и это даже не было так…
Она резко остановилась, и Зак посмотрел на нее в тусклом свете вагона. Девушка посмотрела на свои колени, плотно сжав губы. Зак предполагал, что ее половая жизнь с Шепом была консервативной, но после сегодняшнего утра он задавался вопросом, было ли это совершенно жалким, с эгоистичным желанием Шепа просто кончить, а Вайолет служила ему сосудом для его удовольствия. Ее почти признание все еще удивляло его, поскольку она, казалось, держалась за некоторую остаточную лояльность к своему старому парню. Удивила его, но заставила почувствовать себя немного увереннее, так как это секс с ним был для нее лучшим в ее жизни.
— Я не хочу сражаться с тобой, — мягко сказал Зак.
— Как тебе может нравиться эта музыка? Как ты вообще можешь это называть музыкой? Это злоба, гнев и омерзительность! Это просто шум и ярость! В этом нет ничего прекрасного.