— Ой вэй, — всплеснул руками фельдшер, — можно подумать, что он из Бердичева, а не я. Большое спасибо, господин морской подпрапорщик, мы и так ухаживали за вашим другом, как за родной мамой, а теперь и вовсе будем носить на руках!
— Так ты из Бердичева? — заинтересовался Будищев.
— Конечно! А вы там бывали?
— Случалось. Поганый городишко.
— Оно так, — вздохнул солдат. — Но только там моя родина и я что угодно отдал бы, чтобы хоть одним глазком увидеть его грязные улочки. Услышать родных людей: маму, сестренку, живших по соседству тетю Риву с ее ребятишками, которые наверняка уже совсем большие, дядю Изю с его ревматизмом и даже поляка Яцека, с которым мы постоянно дрались…
— За тетю Риву не скажу, а улочки там по-прежнему грязные, — усмехнулся Будищев. — Как тебя зовут, служивый?
— Марк, ваше благородие.
— Я не «благородие».
— Так будете!
— Твои слова бы, да богу в уши, Марк…
— Барнес, господин морской подпрапорщик.
— Как ты сказал?
— Марк Барнес, ваше благородие.
— Охренеть! Так вот ты какой… северный олень!
— Что, простите?
— Ничего. Делай перевязку.
— Слушаюсь, — растерянно отозвался в след уходящему Будищеву фельдшер. Потом повернулся к ничего не понимающему Феде и спросил: — Что это с ним?
— Да кто его знает, — пожал плечами Шматов, всем видом показывая, что барин он и есть барин.
Как ни готовились к приезду Скобелева, но появился он все же внезапно. Вроде только что просигналили с вышки, что видят генеральскую кавалькаду, как она вихрем промчалась по кривым улочкам Бами, подняв при этом тучи пыли. Первым делом Михаил Дмитриевич посетил церковь, но полностью стоять службу не стал, а, получив отпуст от батюшки, направился в госпиталь. Найдя его в полном порядке, он тепло поприветствовал Студитского, приложился к ручкам сестер милосердия, едва не доведя этим мадемуазель Сутолмину до обморока, и проведал юного Карима, оказавшегося таким важным заложником.
Закончив дела в госпитале, генерал в сопровождении свиты отправился в штаб, где его с трепетом ожидало все местное начальство. Впрочем, находившийся в добром расположении духа Скобелев выслушал их доклады вполне благожелательно, и разносить, против обыкновения, никого не стал. Во всяком случае, пока. Вообще, Михаил Дмитриевич был одинаково скор на расправу и щедр на награды. Бывало даже, что он, не разобравшись хорошенько, наказывал не тех, кого следовало, а потом гордость не позволяла ему признать ошибку. Впрочем, подчиненные никогда на него не обижались, ибо стоило проявить должное усердие и храбрость, как за взысканием следовала заслуженная награда.