— Что вы с ней сделали?.. — прохрипела я. Жуткий страх ударил под дых, как боксер, пошатнув сознание. Никогда не думала, что бояться за других куда опаснее, чем за себя.
— Ничего, — не отрывая от меня глаз исследователя, покачал головой Павел. — Мы не доставляем человеку страданий, если нет суровой надобности. С вашей подругой все в порядке, Лидия Сергеевна. Немного поскучает, немного понервничает. Ерунда. Я не вижу, к сожалению, оснований поддерживать с ней дальнейшее знакомство.
— Нужно работать, — резко заметил очкарик. — Мы убили целый день на болтовню, скоро вечер. Будем наверстывать упущенное?
— Работа заждалась, — согласился Павел. — Это плохо. — Он прищурил глаза и прожег меня голубым светом, достав до самого сердца. — Остается перед уходом решить последний вопрос: что нам делать с дражайшей Лидией Сергеевной?
Наступила тишина. Все трое уставились на меня с интересом. Я открыла было рот, чтобы заявить: Лидия Сергеевна — не последняя дура и будет молчать, как старая, замшелая могила... И проглядела, как Павел поднял руку. Он надавил на какие-то точки на моем горле. Словно вставил заслонку на пути протока воздуха в легкие. Я даже не успела подумать, а есть ли жизнь после смерти и где будет храниться моя душа, просто провалилась в какой-то молочный кисель, без прощания уйдя из мира ощущений в мир предсмертных видений, где и сложила лапки.
А из мира видений я возвращалась своим ходом. Всплывала в молочном киселе, раздвигая ладони. Лениво шевелила пятками. Переворачивалась, тонула. Снова шевелилась... Мне постоянно что-то мешало.
Что-то сползало с моих плеч и путалось в руках. Вероятно, это был особой важности предмет, потому что я не желала с ним расставаться. Я забрасывала его за спину и плыла дальше. Постепенно кисель расползался, становился прозрачнее, тоньше. Обозначились цвета. В разрывах зеленого проплывали островки голубого. Голубое чередовалось с серым, серое дырявилось желтым, лучистым... Я всплыла, перевернулась на спину и лежала, плавно покачиваясь, на поверхности молочного киселя, который вдруг стал холодным и колючим...
Я очнулась в глубине сосновой чащи на грубоватом ложе из сухой травы. Кто-то специально приготовил для меня эту постель — сгреб траву и уложил в сырую промоину, отороченную губчатым лишайником. Мои руки лежали крестом, но не на груди, что было бы по-христиански, а на собственной сумочке из кожи годовалого ягненка. Очевидно, эта сумка и мешала мне всплывать — за нее я и цеплялась, даже в краю видений несогласная расставаться с собственностью...