Не успел Иван обогреться чаем, как из темноты соседней комнаты на свет выбрался Глеб, в одних трусах, остановился в кухонных дверях, оперся руками о крашеные колоды, прищурился опухшими от сна глазами.
— А я думаю, с кем тут дед разговаривает…
— Разбудили? Не дали поспать. Этот старый леший, — кивнула она на мужа, — не умеет тихо разговаривать. Ему шепотком, а он во весь роток.
Полина Фроловна вроде бы ругалась, но никто себя не чувствовал виноватым, даже Иван, хотя глуховатый дед разговаривал как раз с ним, да и ворчанье хозяйки не корило человека, а было по-домашнему уютным, ласковым.
Глеб плеснул себе на лицо из рукомойника, наспех вытерся и полез за стол.
— Налей-ка, мать, чаю.
Но тут голос Полины Фроловны поднялся до серьезной строгости.
— Еще чего? Не оделся, не обулся и голышмя за стол лезешь. Ведь это срам. Ты не в баню пришел, а за стол. Вон скоро дети проснутся, ты имя какой пример подашь?
Хоть Глебу и четвертый десяток идет, но он послушно исчез в спальне и через минуту появился одетым.
— А я тебе уже чай налила, — Полина Фроловна пододвинула сыну большую, почти пол-литровую, расписанную цветами кружку.
Разговор сразу пошел о весеннем заходе в тайгу. У Глеба были свои прикидки, и чувствовалось, что они с отцом обговорили это дело не один раз. Глеб говорил, а Константин Петрович, всегда имеющий свое мнение, на этот раз лишь молча и согласно кивал головой.
Предполагалось идти на хребет Харамурэн, даже, быть может, перевалить его и отабориться где-нибудь на пологом склоне, там есть немало зимовьюшек. Если удастся перевалить хребет, то тогда совсем немного останется пути до охотничьего участка деда Константина, по крайней мере до его верхней границы. На том участке вот уже три года никто не промышлял, и Глеб, если будет такая возможность, должен сбегать на участок, пройти по зимовьюшкам, посмотреть лабазы и тайнички.
— Мне уже не бывать там. — Голос Константина Петровича хрипит больше обычного. — Но, может, Глебка в ум войдет и возьмет этот участок, али Петро со своего БАМу прикатит. Вот ведь, — обратился к Ивану, — шесть парней мы со старухой вырастили, а охотничий участок передать некому. А участок, я тебе скажу, Ванюха… Я ж лишнего никогда не бил, не жадничал, всегда на расплод оставлял, ни соболь, ни белка не переводились. А браконьеров и близко не подпускал.
— Не подпускал он, — удивилась Полина Фроловна. — Мало у тебя зимовьюшек пожгли?
— Дак это те, что на реке стояли. Всякий чужой люд вдоль реки прет, да и то только по теплу. А настоящий браконьер, он не хуже нас знает тайгу. Вот его-то я держал в строгости.