Глеб к походу готов был давно, но сказал, что надо переждать еще день или два. На прошлой неделе вызывал его на телефонные переговоры знакомец Костя Понягин, опытный таежник, который даже фамилию имеет вполне таежную. Так вот этот Костя со своим напарником тоже замыслил пойти поорешничать и тоже настроился на хребет Харамурэн, куда он заходил со стороны Мойгат не меньше десятка раз. Еще Костя сообщил, что договорился с бортовой машиной, груз везет большой, потому что собирается пробыть в тайге не меньше чем до середины лета. А в Мойгатах наймет не лошадей, а трактор, чтобы не маять свои ноги и без всякой мороки зайти на хребет и разом завезти весь груз. Так что если Глеб, дескать, согласен, то он, Костя, предлагает объединиться хотя бы для захода в кедровники: так будет и дешевле, и надежнее. Иван, как и Глеб, посчитал такое предложение удачей и был согласен ждать попутчиков и день, и два, и три.
Костю ждали в любой момент и даже не отлучались никуда со двора, но все ж он приехал неожиданно: сели обедать, только Константин Петрович ударился в воспоминания, найдя в Иване податливого слушателя, как за воротами на тихой улочке загудела машина, раздались голоса и в ограде под окнами появился Костя. Костю Иван видел за последние десять лет три или четыре раза, с интервалами в несколько лет, и всегда удивлялся, что этот мужик не меняется и в малой мере — каким был десять лет назад, таким и остался по сей день: худощавый, чуть сутулый, нервно-подвижный, на свежем, но неопределенного возраста лице быстрые, порой ускользающие глаза.
Костя не хотел ждать и малого полчаса, потому что шофер торопился поскорее закончить рейс, а путь еще не близкий, да и в Мойгатах нужно сегодня же сделать немало: прикупить мяса и, главное, суметь договориться о тракторе, чтобы уже завтра утром начать заход в тайгу.
Обед скомкали, наспех похватали вареного-жареного, чем-то запили и поднялись из-за стола, к большому неудовольствию Константина Петровича, который в своем рассказе подошел к самому интересному моменту, когда он привез в Иркутск живую самочку соболя, а приемщица стала утверждать, что это самец. Скидали вещи в кузов и — вперед.
С Костиным напарником познакомились уже в машине, — сам Костя сел в кабину, — как положено пожали руки, сказали имена. Мужик назвался Тимофеем, но это серьезное имя мало подходило к его большой расхристанно-панибратской фигуре, к сделанно-простецкой физиономии, а больше приставало растрепанное Тимоха, как оказалось, самое что ни на есть привычное для него имя.