Какое чувство освобождения — рассказывать, пусть даже девушка не понимает ни слова.
Она смотрела на него, рот полуоткрыт.
— Я в смятении. — Свен-Улоф хотел рассмеяться, но у него вышло только хриплое карканье.
Поворачивая возле Синкенсдамм на Рингвэген, он почувствовал, что щекам горячо, и понял, что плачет. Девушка погладила его по руке, сжимавшей рычаг коробки передач:
— Don’t cry. Keep talk. I listen.[76]
— Спасибо, — сказал Свен-Улоф и стал рассказывать о своем детстве, проведенном в емтландском Витваттнете.
С трудом подыскивая слова, он рассказал о приходе, потом об отце с матерью.
Через несколько минут он подумал: достаточно.
— Старейшины были бы довольны, — завершил он.
Снегопад еще усилился, и, когда они подъезжали к Сканстуллу, машины еле ползли. Девушка слушала, а может, и не слушала. Но вдруг она каким-то образом все же что-то поняла, подумал Свен-Улоф и остановился на Рингене на красный свет.
По ту сторону лобового стекла мерцал черно-белый мир; повыше, по диагонали, светился красным светофор. Свен-Улоф молча собрался, дождался, когда загорится желтый, а потом зеленый.
— Ты, может быть, думаешь, что я такой потому, что вырос в религиозной семье, — заговорил он; за ними засигналила какая-то машина. — Но тут ты ошибаешься. Если что и искорежило мою сексуальность, то это не Бог и не родители. Злым оказался мир без Бога, мир, который заставил меня усомниться в Его существовании.
Послышались еще гудки, но Свен-Улоф дождался, когда снова загорится желтый, а потом красный.
И тогда он тронул машину с места. Наискось пересек правую полосу, въехал на Сканстулльсбрун, по направлению к Гулльмарсплан.
— На несколько лет я потерял Бога, — продолжил он. — И снова обрел, уже став взрослым. Мне помогала Оса, но потом оказалось, что ее вера недостаточно крепка. Осе следовало лучше поддерживать меня.
— You talk a lot about Åsa, — заметила девушка. — Who is Åsa?[77]
Свену-Улофу стало трудно дышать. Он то и дело против воли смотрел на рот девушки, рот с выступающими зубами. Когда она улыбалась, то слишком обнажала десны. Когда расслабляла рот, губы не сходились, и зубы снова мерзко обнажались. В те немногие разы, когда рот закрывался до конца, девушка тянула нижнюю губу вверх, что придавало ей придурковатый вид. И все же она несомненно красива.
Внизу у Свена-Улофа затвердело. Извилистые пути инстинкта. Эрекция — признак того, что Свен-Улоф опять заблудился.
Ему захотелось ударить девушку, как он ударил Блэки.
Вложить в удар весь свой инстинкт и так избавиться от него.
— Я мастурбирую раз десять в день, не меньше, — заговорил он, и собственный голос зазвучал у него в голове, как в закрытой комнате. — Иногда вдвое больше, но меньше — никогда. К вечеру спермы уже не остается. Я только дергаю член, а потом поворачиваюсь и засыпаю головой в подушку. Простыня грубая, но в мозгах спокойно. — Свен-Улоф притормозил, въехал на круговой разворот, ведущий на Нюнесвэген. — Так все и началось, — пояснил он. — И этот изъян — возможно, непонятный — моей личности толкает меня на мерзости.