Сауна была элитная, в ней парились только представители деловой и чиновничьей элиты города. Силовики держались немного особняком. Конечно, начальнику управления было не грех пообщаться с мэром или главой администрации, однако вольготней он чувствовал себя с теми, чей жизненный путь и статус был в чем-то схож с его собственным: прокуроры, высшие чины полиции, руководители местной Службы безопасности. Сегодня же встреча предстояла необычная, ни в какие ворота не укладывающаяся.
Губернатор предупредил, что третьим с ними будет его добрый друг, у которого имеется деловое предложение к Бережному. Все бы ничего, если бы погоняло этого третьего было не Ахмет и он не являлся третьим по уровню уголовным авторитетом страны. В криминальных кругах он считался кем-то вроде маршала, то есть даже превосходил генерала Бережного. Это был неприятный, раздражающий момент. Бережной не знал, как вести себя с Ахметом. Прогибаться — не годится, говорить через губу — тоже не дело. Как же быть?
Так и не ответив себе на этот вопрос, Бережной завернулся в простыню и покинул личную раздевалку. Закутанный в белое, с ровным чубчиком и широко расставленными сиськами, он чем-то напоминал римского патриция только в профиль лучше не смотреть, чтобы не видеть, как нос торчит картошкой. Ногти на его ногах были желтые, а ороговевшие пятки постукивали при ходьбе, как копыта. Бережной гордился размерами своего пениса в спокойном состоянии и ждал того момента, когда можно будет продемонстрировать предмет своей гордости гостям.
Они встретили его в трапезной, обставленной деревянной некрашеной мебелью, с таким громадным столом, что хоть «Тайную вечерю» пиши. Только дело происходило в полдень и сидели за столом трое.
— Девочки ждут, — сообщил губернатор Барков. — По три каждому, на выбор. Но сначала дело.
Губернатор был толстеньким коротышкой, словно его вылепили из сдобного теста, а потом обваляли в длинных волосах, торчащих где попало и как попало. Нижняя челюсть его выдавалась вперед, свидетельствуя скорее не о недюжинной воле, а о желании таковой обладать. Он вышел к столу в приспущенных трусах, почти скрытых вывалившимся животом. Посреди этого волосатого барабана торчал пуп, похожий на маленький кукиш.
Произнеся свою короткую речь, Барков указал на сидящего рядом человека, сопроводив жест улыбкой а-ля «прошу любить и жаловать». Человек протянул руку для приветствия.
Она была веснушчатая, как весь он сам. Рыжие конопушки, проступающие сквозь наколки, придавали им цвета и яркости. Лицо Ахмета тоже было веснушчатым, а шевелюра — не рыжая, а желтая, что было вызвано частичным поседением. Портрет довершали тонкие бледные губы и хрящеватые уши вразлет. Глаза на лице словно отсутствовали, так невыразительно они смотрели.