Бабушка теперь так смеётся, будто кашляет. Толик уже привык. И дышит бабушка тяжело, сипит, будто в груди у неё гармошка. Такая есть у противного соседа с розовой лысиной, Артёма Ивановича, которого бабушка дразнит «женихом». Артём Иванович играть толком не умеет, но у него хоть какая-то музыка выходит, а у бабушки одни хрипы.
– Коня совсем убили? – спрашивает Толик.
– Совсем. Хороший жеребец был, злой. Гнедком звали. Ну да не беда: мне после рыжую кобылу отписали, ласковую, и глаза красивые, как у Любови Орловой. Имя у неё было Ромашка. То есть, разумеется, у кобылы, не у актрисы.
Толик смеётся: весело, когда, лошадь называют цветочным именем. Мама вздрагивает, перестаёт перебирать украшения, гладит Толика по голове:
– Хохотунчик мой!
Глаза у мамы блестят. Толик терпит целых полминуты, потом выворачивается из-под маминой руки, спохватывается:
– Бабушка! Ты вот лежишь, придавленная Гнедком, и белогвардейцы наступают! Как ты спаслась?
– Дедушка твой отличился. Вернулся, помог выбраться. Герой, одним словом. После того случая у нас и… А, неважно, рано тебе ещё, – улыбается бабушка. – Царицын мы тогда сдали Врангелю, отступить пришлось.
– Как же так! – ахает Толик.
– Не хлюзди, ребёнок, – смеётся бабушка. – Потом вернули, и навсегда. Теперь этот город называется Сталинград, понятно?
Толик кивает: уж с таким именем город никогда не сдастся никаким врагам, ни белякам, ни самураям, ни фашистам.
Ворона Лариска стучит клювом по паркету, требуя внимания.
– Ирроды! Горрох?
– Нет гороха, кончился, – вздыхает мама.
Лариска не понимает. Наклоняет голову, внимательно смотрит на маму одним глазом. Повторяет:
– Горрох!
– Вот троцкист недорезанный! Иди отсюда, потерпишь. Что у нас получается, Наталья?
– Сто семьдесят рублей. И вот это. Может, кольца? Жалко ожерелье.
– Это всё побрякушки, чего их жалеть! Но пока справляемся, пусть будет стратегический резерв. Кофе в зёрнах продают без карточек, двадцать шесть рублей всего, до войны и не достать было. Вот два килограмма и возьми.
Толик кривится:
– Да ну, оно горькое!
– Он. Кофе – он, мужского рода. Запомни навсегда, Анатолий, ты же ленинградец, говори грамотно. Значит так, два килограмма кофе и крупы какой-нибудь посмотри. Про хлеб не говорю, и так понятно.
– Говорят, семьсот рублей на толкучке за хлеб, – вздыхает мама.
– Спекулянты чёртовы, к стенке надо. И откуда берутся? Советской власти скоро четверть века, вроде всех перестреляли, нет – лезут на свет, что прусаки.
Бабушка сердится, от этого у неё между бровями образуются две вертикальные чёрточки, словно восклицательные знаки.