Аркадия (Столяров) - страница 17
— Нет! — возражает Сефа. И голос её ломкий, напряжённо-высокий, звуковой молнией вспарывает разговор. — Лучше, хуже!.. О чём вы?.. Этот мир дал нам счастье. Счастье — даром, для всех!.. Никто им не обделён!.. Никто не обижен!.. Такого мира не было ещё никогда!..
Она захлёбывается от возмущения.
Эта неожиданная вспышка всех озадачивает.
— Если бы ещё знать, что такое счастье, — не столько ей, сколько вообще, как бы в пространство, примирительно замечает Раффан.
— Великий Бентам считал…
— Иеремия Бентам назвал счастье величайшей ценностью как человека, так и всего человечества, но что такое собственно счастье, не определил. Лишь указал, что оно — критерий морали. Сводил его к личному преуспеянию, однако не чисто эгоистичному, а увеличивающему сумму общечеловеческих благ. Несколько упрощая: труд на благо других. Правда, тогда возникает вопрос: что есть благо? И сочтёт ли другой благом то, что делаешь ты?
— Мы идём к Гелиосу не для себя, — говорит Петер.
Кажется, он впервые подает голос за этот день.
— Да, не для себя, — соглашается с ним Раффан. — Мы идём потому, что иначе Аркадия может погибнуть. А тогда вместе с ней погибнем и мы. Это так называемая вынужденная добродетель, каковая, если присмотреться к сути её, добродетелью не является. А что касается счастья… Вот, скажи, ты счастлив от того, что идёшь с нами сейчас? От того, что можешь погибнуть и от того, что знаешь: даже смерть твоя, возможно, мир не спасёт? Ребята, не хочу вас разочаровывать, но помимо счастья есть и другие ценности, не менее значимые. Счастье — это ещё не всё.
Петер в ответ только пыхтит, и лицо у него такое, будто он уже пожалел, что влез в этот спор…
Волки нападают на них ночью. К тому времени группа располагается на прогалине, часть которой пучится купами низкорослых, видимо, неприхотливых цветов, зато другая, в проплешинах глинистой твёрдой земли, даёт хороший обзор. Раффан, тревожно поглядывая на лес, говорит, что сегодня следует заготовить побольше дров для костра, и главное — хотим мы этого или не хотим, придётся всё же по очереди дежурить. Он и раньше заикался насчёт ночных дежурств, но к концу ежедневного перехода все так уставали, что замертво валились и засыпали сразу после ужина.
— Ничего не поделаешь. Мы не можем допустить, чтобы калебы застали нас врасплох.
— Думаете, нападут? — спрашивает Семекка.
И, несмотря на жару, зябко передергивает плечами.
— Не обязательно, но надо быть готовыми ко всему… Ничего… Семь часов — каждому как раз по одному часу… Надо непременно следить, чтобы не погас костёр. Тут работает древний инстинкт: единственное, чего калебы боятся по-настоящему — это огня.