Никто, конечно, не рад. Но ничего не поделаешь. Диму выпадает дежурить вторым, и Барат, которого, видимо, как самого ненадёжного, Раффан поставил в первую смену, уже через час безжалостно расталкивает его:
— Давай, давай!.. Нечего тут!.. Хватит дрыхнуть!..
Ночь окружает их плотью тёмной воды. Костёр, слабо потрескивая, раздвигает её всего на несколько метров. Дальше — непроницаемый мрак, где бродят шорохи, то ли реальные, то ли рождённые воображением. Дим подбрасывает на угли пару сучьев потолще и, стараясь, по совету Раффана, не смотреть на огонь, держа на коленях ружьё, щурится туда, откуда могут вынырнуть оскалённые волчьи морды.
Пока всё спокойно. Издаёт протяжный скрип какая-то одинокая птица. Что-то ухает длинно и тяжело, но, судя по размытому звуку, где-то на большом отдалении. Костёр время от времени выбрасывает вверх фонтанчики искр, и они улетают во тьму, как рассыпавшийся отчаянием зов о помощи. И Диму неожиданно приходит в голову, что их экспедиция, начатая неделю назад, это тоже своего рода зов о помощи, обращённый неизвестно к кому, неизвестно куда, в безмолвие времени и пространства. Они сами этого не осознают, но ведь это именно так. Они тоже идут в темноту и, возможно, как искры, тоже погаснут, не получив никакого ответа. И что это должен быть за ответ? Совсем запутался, думает он. Ну почему у меня вырвалось, что наш мир нисколько не лучше? Подсознание? Я ведь в действительности так не считаю. И почему Раффан сказал, что счастье — это ещё не всё? Он что, отрицает максиму Великого Бентама? И почему так резко, взорвавшись, вклинилась в разговор Сефа, будто что-то зацепило её внутри и болезненно дёрнуло?
Вопросы роятся в мозге, как мошкара, неприятно щекочут и, кажется, даже покусывают. Дим встряхивается, чтобы от них избавиться, и вдруг, непроизвольно скосив глаза, видит, что совсем недалеко от него, как бы окрашенный бронзовым жаром костра, стоит волк: морда немного опущена, пасть приоткрыта, в глазах — яркое отражение пламени.
Позже Дим не может восстановить последовательность событий. В памяти крутится калейдоскоп непрерывно меняющихся фрагментов. Кажется, он дико кричит, подскакивает и, ещё не до конца разогнувшись, палит в ту сторону из ружья. Кажется, также дико кричит, подскакивает и стреляет Барат. Кажется, стреляет Леда — методично, даже не пытаясь подняться, из положения лежа. Выстрелы сливаются в дробные очереди: бах!.. бах!.. бах!.. которые высвечивают бессмысленные осколки изображений. Мир разбит вдребезги. Невозможно понять, что происходит. Обжигает испуг: мы же так перестреляем друг друга!.. Кутерьма… звериное ворчание… горячее столкновение тел… всё перепуталось… не разобрать, где человек, где калеб… Что-то яростное, меховое сбивает его с ног. Трещит ткань куртки, когтистая лапа, соскользнув, царапает ребра. Дим бьёт в ответ ногами, локтями, упирается головой, освобождается наконец из-под остро пахнущей тяжести, обмякшей на нём, перекатывается, кое-как отползает на корточках, лоб в лоб сталкивается с Семеккой, тоже ползущей куда-то на четвереньках, лицо у неё перемазано кровью… в панике нащупывает потерянное ружьё: где оно?.. где?.. чёрт!.. чёрт!.. чёрт!.. да где же оно?.. Ружьё почему-то оказывается не справа, а слева. Дим всё-таки поднимается на ноги и в двойной-тройной вспышке выстрелов, следующих один за другим, видит, как Раффан, выхвативший из костра веники пылающих сучьев, тычет ими в морды волков, а те пятятся, рычат, припадают, уворачиваясь, к земле, но одновременно взметывается из темноты громадная четырёхлапая тень и обрушивается Раффану на спину. Они вместе валятся, образуя несообразную груду, но мгновением позже Леда, так и продолжающая лежать, стреляет, и боковой мощный удар отбрасывает калеба в сторону…