Правда, Эразм сказал, что это ложная память. В старших классах нас, как положено, водили на экскурсию в Инкубатор, и, вероятно, увиденное в галерее с десятками подсвеченных стеклянных аквариумов наложилось на мои смутные ощущения.
— У эмбриона нет осознанного восприятия мира. Это более поздняя реконструкция.
Ладно, пусть — так.
С родителями у меня отношения не сложились. Когда я достиг шестнадцати лет, получив в связи с этим весь набор полагающихся гражданских прав, я обратился с запросом к Генбанк, выяснил имена своих биологических доноров и попытался с ними поговорить.
«Отец» сказал:
— Как ты живешь? Всё нормально? Ну я рад за тебя. — Добавил. — Извини, тороплюсь…
У «матери» по прямому контакту слышны были какие-то чмоканья и возня:
— Кто это?.. Кто?.. Ой, давай в другой раз… Мы сейчас… хи-хи-хи… очень заняты…
Тем дело и кончилось.
Не я один был такой. Все в нашем классе, кто пытался наладить контакты со своими генными донорами, потерпели аналогичную неудачу. Что, как я понял несколько позже, было естественно. Правильно говорил Эразм: родитель — это не тот, кто родил, точнее — предоставил исходный генетический материал, а тот, кто в течение многих лет заботился, воспитывал и учил.
Ведь, по сути, кто я был для «матери» и «отца»?
Чужой человек.
А если уж говорить о воспитании и учении, то этим целых семь лет, начиная со средних классов и до самого выпуска, занимался у нас учитель Каннело.
Вот кого я хотел бы видеть своим отцом.
Трудно сказать, чем он так всех нас привлекал. Может быть, тем, что всегда был готов ответить на любой вопрос, даже не относящийся к школьной программе. Конечно, с вопросами можно было обратиться непосредственно к самому Эразму, тем более что, в отличие от учителей, с которыми мы общались лишь на уроках, Эразм был доступен каждому круглые сутки. Хоть днём, хоть ночью — достаточно было мысленно окликнуть его. Связь через церебральный чип поддерживалась непрерывно. И всё же Эразм — это, знаете, был Эразм: некая высшая сущность, пребывающая в непостижимых жизненных сферах. Иногда — и довольно часто — было попросту неудобно тревожить его всякими пустяками. А учитель Каннело был свой, рядом с нами, в классе, на расстоянии вытянутой руки, такой же житель Аркадии, как и мы, но — более умный, знающий, более опытный…
К тому же он потрясающе интересно рассказывал. Не просто излагал нам учебный материал, а создавал из него ряд темпераментных, ярких картин, где люди представали живыми, неоднозначными, со всеми их достоинствами и недостатками, а события, в которых они участвовали, тем не менее разворачивались по своей внутренней логике.