— Таких людей, как твой учитель Каннело, можно жалеть, им можно сочувствовать, но не стоит превращать это в трагедию. Подумаешь — бывший учитель. У него — своя жизнь, у тебя — своя.
Я так и подскочил:
— А ты сама?
— А что я?
— Когда тебе исполнится шестьдесят пять лет, ты спокойно пойдёшь в Дом Снов?
— Конечно, — сказала Нолла. — Чем мучиться болезнями, кряхтеть и стонать, хвататься: ой, болит, то за сердце, то за живот, лучше просто уснуть. Тем более что душа, освободившись от тела, объединится с Эразмом и уже в нём будет жить вечно.
Я опять подскочил:
— Какая ещё душа? С чего ты взяла?
Нолла пожала плечами:
— Это же все знают… Ты что — в первый раз о таком слышишь?
Нет, конечно, не в первый. Краем уха я действительно слышал, что существует у нас в Аркадии устойчивый миф: дескать, человек после смерти не исчезает бесследно, его личность, его сознание, то, что некоторые называют душой, переходит в цифровое пространство, созданное Эразмом, и пребывает там уже без каких-либо физических ограничений.
Сам Эразм на данный вопрос ответил мне так:
— Правота в этом утверждении есть. Я действительно включаю опыт жизни каждого человека и в свой личный, операционный опыт, и в коллективный опыт Аркадии. В этом смысле ничто не исчезает бесследно. Другое дело, что включается, конечно, не весь индивидуальный опыт, а лишь его уникальная часть, то, чем данный человек отличается от других, иначе будет слишком много однотипных кодонов, и эта часть, разумеется, не обладает характеристиками автономной личности: часть есть часть, не сущность, а элемент, капля воды в океане, что-то добавляет к нему, но не живёт как организм сама по себе.
— Тогда зачем этот миф нужен?
— Кого-то он утешает, кому-то придаёт сил. Человеку трудно смириться со смертью, с конечностью своего бытия. И ты же помнишь, наверное, о конфигурации моего базисного протокола: я не могу запретить людям верить в то, во что они хотят верить.
В общем, на Ноллу я в данном случае махнул рукой. Мне было сейчас не до бытовых споров и ссор, на меня навалились совсем другие проблемы. Стремительно приближались Большие Ежегодные Игры, и тренер Максар выводил наши тренировки на максимум интенсивности. Я до изнеможения бегал, подтягивался на турнике, прыгал в высоту и в длину, проделывал специальные комплексы дыхательных упражнений. Выматывался до предела. Иногда, после ежедневных пяти кругов по асфальтовой беговой дорожке нашего районного стадиона, мне хотелось упасть на землю и лежать, не вставая, как рыба, глотая ртом воздух, пока не вытечет из меня вся тяжесть, скручивающая мышцы ног в тугие узлы. Но тренер Максар кричал мне в ухо: «Вставай!.. Вставай!.. Теперь — подскоки!.. Что ты тут разлёгся, как бегемот!..» — и я вставал, пристанывая от натуги, и начинал подпрыгивать на чугунных ногах, а тренер Максар кричал: «Выше!.. Выше!.. И чаще!.. Держи ровный темп!..»