— Мальчики, я слабею, когда слышу эту музыку. Класс, — щебечет девица в шортах. Ее голос напоминает голос Аранки. Или это мне только кажется?
— Надо бы записать на магнитофон. — Это голос Кёвари, нашего стипендиата.
— Сейчас в моде транзисторы, — тяжело дыша, произносит танцующая девушка.
— Станцуем? — Это опять голос Кёвари, он обнимает девицу в шортах за талию, привлекает к себе и щелкает ее по носу.
Я стою в нерешительности. Вдруг лязгает дверной замок, я в испуге отскакиваю от двери. Только бы они не заметили меня!.. Язык, душа у меня словно парализованы, я не смог бы произнести ни слова. Волоча за собой отяжелевшую сумку, иду в противоположную сторону от ресторана. Позади остаются ряды кабин, одинокие дачи, затем пролезаю в дыру в проволочной ограде и выхожу к огородам — раньше здесь был пустырь. Карболовый запах воды и тучи комаров неотступно преследуют меня. Слева вижу шоссе, направляюсь туда, напрямик, огородами, через оросительные канавки… Обессиленный, сажусь на обочине шоссе.
Где-то на колокольне часы бьют полночь.
Из темноты со свистом вырывается электричка, замедляет ход, останавливается. Я срываюсь с места, выбегаю на перрон и на ходу вскакиваю на подножку вагона. На конечной станции меня просят выйти.
Снова Ференцварош, снова пешком. Хоть реви от усталости. Избегаю смотреть на каменную мостовую, боюсь, как бы не уснуть на ходу.
Кое-как добираюсь до улицы Техер. Вон наш дом, те ворота, которые мы забаррикадировали и у которых дежурили в пятьдесят шестом году, ворота, в которые вошел Пали с батоном салями. Гизи его разделила на всех. Обеим старушкам тоже дала. Только я отказался есть.
Я перехожу на противоположную сторону и смотрю вверх, в надежде увидеть крышу дома, слуховое окно, из которого строчил пулемет до тех пор, пока Пали не выбил оттуда пулеметчиков. Как это ему удалось? Он никогда не рассказывал. Однажды к нему даже приходил писатель, он собирал материал, чтобы написать историю борьбы с контрреволюцией в Ференцвароше, но Пали ответил, что ничего уже не помнит. Тянусь на носках, но улица очень узкая, крыши не видно. Возвращаюсь к воротам и опускаюсь на каменную тумбу, врытую здесь, чтоб не въезжали во двор. Она теплая. Ночь далеко не безмолвна; в соседнем гараже рокочет мотор. Надо бы встать, иначе усну здесь.
До рабочего общежития несколько кварталов. Там верхняя койка пустует. Койка для меня сейчас гравитационный центр мира, если бы даже захотел, все равно не мог бы не попасть на нее.
Комендант неохотно отзывается на звонок, щурит глава спросонок, говорю ему, что и вчера здесь ночевал, я новичок. Он не очень-то верит, но до того хочет спать, что ему сейчас не до очков, не до регистрационной книги. Спрашивает фамилию — уверен, он тотчас забудет ее — и впускает меня.