В комнате воздух спертый, окно закрыто. Я сбрасываю одежду, забираюсь на верхнюю койку.
Зажигается свет. Возле моей койки стоит Тилл и смотрит на меня. Я тоже молча смотрю на него.
— Это ты?
Не знаю, что сказать ему. Мы молча продолжаем смотреть друг на друга.
Внизу ворочается Силади, Борош повертывается на другой бок, лицом к стене. Силади садится на край койки, протирает глаза.
— Что случилось? — спрашивает он у Тилла. — Почему ты не спишь?
Тилл не обращает на него внимания.
Мне надо что-то сказать, не могу выносить его взгляда. Или дать ему по морде (почему я так волнуюсь?), или объяснить все?
— Вот, вернулся, — говорю я, и самому становится смешно, когда услышал свой голос. Он такой скулящий, жалкий, словно принадлежит отвергнутой любовнице, которую выгнали, а она снова вернулась.
Тилл улыбается.
— Вижу, что вернулся. Но с какой стати, черт возьми? С тобой происходит что-то неладное, Яни. Выкладывай начистоту. Ты и вечером вел себя странно, говорил невпопад, задумывался… Тоже сел в лужу и боишься признаться? А? Верно?
Силади встает, видит меня, восклицает:
— Поглядите-ка, Апостол!
Борош отдувается, сопит, садится, чертыхается и только потом открывает глаза.
— Полуночники, бить вас некому! — Увидев меня, удивляется, не верит своим глазам. — А ну спать, живо, все!
Он хочет слезть с койки, чтобы выключить свет, но Тилл толкает его обратно.
— Ложись, сейчас выключим. — Обращается ко мне: — Ну так как?
— Потом расскажу, — отвечаю я уже спокойнее. — Ты почти угадал.
Борош наконец окончательно просыпается, спрашивает:
— Вы что же, господин инженер, квартирантом сюда устроились? Но тут не гостиница, а рабочее общежитие. Тут спят те, кто здесь и работает. — Он вопросительно смотрит на Тилла, дескать, это же твой дружок, втолкуй ему.
— Оставь его в покое, — бросает Тилл. — Что, он мешает тебе? Скажи спасибо, что вчера выручил нас на кране. Пусть переспит, заслужил небось.
— Чтобы ты потом дрыхнул весь день беспробудно, — парирует Борош.
— Да замолчите вы! — вмешивается Силади, зевая. — Оставьте до завтра свои рассуждения. — Он выключает свет. — А ну, марш все спать, и чтоб ни звука больше.
1
Я работаю в бригаде в паре с Гориллой. По имени, то есть Мишкой Надором, его никто не называет, уж очень прозвище у него меткое; приземистый, кривоногий, сутуловатый, руки непомерной длины. Если он стоит расслабившись, кажется, будто чешет икры своих ног. Такое впечатление усиливают его крючковатые пальцы. Он работает полуобнаженным, спина у него коричневая от загара, под кожей играют мускулы. Ходит он вразвалку, говорит мало, мне объясняет, что надо делать, больше жестами, чем словами. Он словно бы создан для этой работы. Учился в вечернем техникуме, недавно бросил — ушел со второго курса, говорит, что там учат совсем ненужным вещам. Собирается поступать на вечерний факультет восточной философии и искусства университета имени Аттилы Йожефа.