— Целую неделю Горилла провалялся в больнице, — снова вступает в разговор Тилл, — а когда вышел, ему предложили путевку на три недели в Варну. Так нет, старина, он отказался от нее. Заладил, что уже использовал свой отпуск, и ни в какую. Его стали уговаривать, мол, это тебе награда за твой поступок. Тогда он наотрез отказался взять путевку, никакого, говорит, вознаграждения не приму за это.
Пьем. В голове у меня сумбур, устал неимоверно.
К нам подходит цыган, склоняется, начинает что-то наигрывать. Никто не реагирует, но он все играет и тихонько напевает. Наконец Борош подхватывает припев и, чуть тряхнув головой, поет вместе с цыганом.
Я встаю. Через боковую дверь выхожу во двор. Две старые шелковицы, расшатанные скамейки, столики, стулья, наверно, когда-то здесь была открытая площадка. В углу пустая собачья конура. Грязь, мусор, кирпичи. Через ворота выхожу на улицу.
Поздний вечер. Из открытой двери ресторана на мостовую вырывается свет. У буфетной стойки люди в белых рубашках размахивают зажатыми в руках пивными кружками, чуть дальше обнимаются женщина и мужчина.
Прохаживаюсь взад и вперед, глубоко дышу, немного освежаюсь, затем медленно бреду обратно. Прохожу мимо официантки, она стоит спиной ко мне. Мною овладевает сильное желание обнять ее, прижать к себе. Девушка, словно предчувствуя что-то поворачивается, с любопытством смотрит на меня. Не выдает ли меня мой взгляд?
— Девушка, — говорю я ей, — вы не свободны после закрытия?
Я сам удивляюсь себе, девушка тоже удивлена, краснеет, вежливо отказывается.
— К сожалению, нет. Надеюсь, вы не обидитесь?
— Нет, не обижусь.
Мне хочется еще что-то сказать в доказательство того, что я не только не обижаюсь, а наоборот, рад этому, потому что, пожалуй, разочаровался бы в ней, если бы она согласилась. Я беру ее руку, целую. Она вскрикивает и убегает. Я направляюсь в глубь зала, пьяные у буфетной стойки пропускают меня, ухмыляются. Я сажусь.
Борош заунывно поет, на лице Силади бессмысленная улыбка, Тилл ест. Жует жареную колбасу, брызгая жиром.
— Ну, Яни, — обращается он ко мне с полным ртом. — Вот и обмыли тебя. Все ты испробовал: и на кране поработал, знаешь, как кладут стены, и засыпал щебень — одним словом, узнал, почем фунт пролетарского лиха. А теперь послушайся моего совета — ступай себе домой и забудь все. Человек может споткнуться, упасть, но потом — пусть даже не сразу — все же поднимется на ноги. Нельзя прожить всю жизнь, уткнувшись носом в лужу. — Он пьет, на кромке стакана остается жирный след. — Верно? А? — Тилл продолжает есть, выплевывая изо рта слова, как шелуху семечек. — Ты делаешь глупость, и я боюсь, как бы в конце концов твое дурачество не надоело тем, наверху, и они не одобрили твоего намерения.