— Ага! — восклицает он. — Вот, значит, как. Тебе ни до кого нет дела. Теперь я начинаю кое-что понимать.
Я разражаюсь злым, саркастическим смехом.
— Понимать? Что ты способен понимать, кроме того, чтобы отсчитывать, сколько осталось до смерти или до ухода на пенсию того или иного, чье место на заводе ты метишь занять? Деньги, прибавка в зарплате, одним словом шкурничество — вот цель твоей жизни. Разве тебя интересует что-нибудь еще на заводе? Этим ограничивается круг твоих интересов в жизни! Думаешь, я забыл твои слова? Они до сих пор звучат у меня в ушах, ей-богу, и сейчас в голове звон стоит от них.
Я резко поворачиваюсь и направляюсь к нашему дому. Он следует за мной по пятам и бубнит в затылок:
— Если бы ты выслушал меня, черт возьми! Если бы не перебивал на каждом слове, то, возможно, понял бы. Но ты ведешь себя так, словно все еще директор… только с собой и считаешься, слушать никого не хочешь, лишь собственный голос способен повергнуть тебя в волнение или умиление.
Я резко останавливаюсь и кричу ему:
— Что ты сказал?
Он чувствует, что задел меня за живое.
— Сам себе дифирамбы поешь, — говорит он, теперь уже без промаха попадая в цель. — Слышишь только то, что исходит из твоих уст, подмечаешь только то, что тебе выгодно, из всего сказанного мной запомнил только то, что можно использовать против меня. Вот весь ты тут…
— Словно я все еще директор? — резко перебиваю я его.
— Да. Ты не ошибся. Или у тебя другое мнение? Разве не так? Ты даже не хочешь потрудиться выслушать меня до конца, не говоря уже о том, чтобы постичь смысл моих слов, помочь мне излить все, что у меня на душе…
— За кого ты меня принимаешь? Что я, нянька тебе или психиатр?
— Вот видишь, ты взял именно тот тон, о котором я только что говорил. Ну что ж, продолжай в том же духе. — Он замедляет шаги, отстает от меня. Я иду дальше, дохожу до угла нашего дома, отсюда видны окна моего кабинета и Гизиной комнаты. Смотрю вверх. В обоих темно. Поворачиваю назад. Кёвари продолжает стоять в темноте.
Медленно возвращаюсь к нему.
— Видишь ли, — говорю я и кладу на плечо ему руку. — Я погорячился, да и ты тоже. Давай потолкуем спокойно. Хотя заранее можно сказать, что из нашего разговора ничего путного не выйдет. Ну, выкладывай все, что у тебя на душе. Я не стану перебивать, постараюсь понять тебя.
Я направляюсь к Юллёйскому шоссе. Кёвари идет следом за мной.
— К себе не подымешься? — спрашивает он.
— Нет.
— Почему?
— Не будем об этом! Говори, а то передумаю, не стану слушать.
— Почему ты не идешь домой?
— Это еще что такое? — взрываюсь я. — Опять за свое? — Я стараюсь сдержаться, чтоб не нагрубить ему.