— Охотно, — промямлил пленник.
— Коснись меча, брат, — велел Этельстан, все так же ласково.
А когда Эльфверд робко положил руку на клинок, Этельстан сделал выпад. Это был прямой, сильный укол между ребрами. Несчастный отшатнулся, Этельстан последовал за ним, и меч пронзил юнцу сердце. Кое-кто в зале охнул, служанка завизжала, отец Ода осенил себя крестом. А Этельстан просто наблюдал за смертью своего брата[7].
— Отвезите его в Винтанкестер, — приказал он, когда кровь перестала течь и последние судороги прекратились. Потом вытянул из раны меч. — Похороните рядом с отцом.
Украшенная изумрудами корона скатилась со стола и стукнулась мне о лодыжку. Я поднял ее и на несколько ударов сердца задержал в руках. То была корона Уэссекса, корона Альфреда, и мне вспомнилось, как перед смертью он сказал мне, что это терновый венец. Я положил ее на скатерть и посмотрел на Этельстана:
— Государь, твоя корона.
— Нет, пока меня не коронует архиепископ Ательм, — возразил Этельстан.
Архиепископ, которого держали во дворце почетным пленником, сидел за высоким столом. Он выглядел смущенным, руки его тряслись, пока он ел и пил, но в ответ на слова Этельстана нашел в себе силы кивнуть.
— Лорд Утред, ты придешь на церемонию, — повелительным тоном продолжил Этельстан, имея в виду, что я должен видеть торжественный момент, когда венценосный шлем Уэссекса возляжет на голову нового короля.
— Государь, с твоего позволения, я бы предпочел поехать домой, — попросил я.
Этельстан подумал мгновение, потом коротко кивнул.
— Даю тебе разрешение, — ответил он.
Мой путь лежал домой.
Через какое-то время до нас дошли вести о коронации Этельстана. Церемония состоялась в Синингестуне на Темезе, где воспринял королевский шлем Уэссекса его отец. Этельстан отказался от шлема, настояв, чтобы вместо него архиепископ возложил на его заплетенные золотыми тесемками волосы изумрудную корону. Торжественный момент наблюдали олдермены трех королевств, и мечта Альфреда о едином христианском государстве приблизилась на шаг.
Я сидел на высокой беббанбургской скале — за спиной у меня сиял огнями дом, впереди серебрилось в свете луны море — и думал о мертвых. О Фолькбальде, сраженном ударом копья в «стене щитов» под Крепелгейтом. О Сигтригре, который свалился с горячкой и умер в своей постели с мечом в руке. О двух его детях, моих внуках, тоже покойных. Об Эдит, которая отправилась в Эофервик позаботиться о детях, подхватила заразу и теперь лежала в могиле.
— Зачем она поехала? — спросил я у сына.
— Сочла, что ты бы этого хотел.
Я не ответил ничего, только ощутил вину. Чума не распространилась на север до Беббанбурга. Мой сын перекрыл дороги, грозя путникам смертью, если они попробуют пробраться на наши владения. Мор опустошил земли от Линдкольна до Эофервика, затем перекинулся на широкую плодородную долину в окрестностях столицы, но в Беббанбург чуму не пустили. Ко времени, когда мы добрались по пути на север до Эофервика, она стихла сама по себе.