— Ты обомлеешь, узнав, кто у меня в друзьях. — Ярви зарылся в ворох мехов. — Поверь уж.
Та фыркнула.
— На слово?
Ярви отвернулся. Сумаэль колюча, как еж, зато умна и упорна, и он не променял бы ее ни на кого из команды. Ему требовался не друг, а сообщник, а она лучше других знала, что и когда надо делать.
Теперь он представлял побег как наяву. Представлял, убаюкивая себя каждую ночь. «Южный Ветер» неторопливо покачивается на приколе под стенами Торлбю. Опоенная стража сопит в забытьи за недопитыми бокалами эля. Ключ плавно проворачивается в замке. Они с Сумаэль невидимками сходят с корабля — цепи обмотаны тряпками. Пробираются вверх по темным, крутым, так хорошо знакомым проулкам Торлбю: башмаки печатают след в снеговой каше, белая наледь нависает на крышах. Он улыбнулся и нарисовал перед собой лицо матери в тот миг, когда они встретятся вновь. И улыбнулся шире, рисуя лицо Одема, за миг до того, как Ярви всадит кинжал ему в брюхо…
Ярви ударил ножом, полоснул, ударил снова, руки стали скользкими от теплой крови изменника, а дядя визжал, как недорезанная свинья.
— Истинный государь Гетланда! — пронесся крик, все зашумели, и никто не рукоплескал громче Гром-гиль-Горма, который бил в громадные ладоши с каждым присвистом лезвия, и матери Скейр, которая от радости заверещала вприскочку и превратилась в облако хлопающих крыльями голубей.
Присвист лезвия обернулся причмокиванием, и Ярви поднял глаза на брата, белого и холодного на каменной плите. Над его лицом склонилась Исриун и целовала, целовала.
Сквозь пелену своих волос она улыбнулась, заметив Ярви. Той самой улыбкой.
— Я надеюсь, после победы вы поцелуете меня как следует.
Одем приподнялся на локтях.
— Сколько ты собираешься тянуть?
— Убей его, — произнесла мать. — Хоть кто-то из нас должен быть мужчиной.
— Я мужчина! — зарычал Ярви, коля и коля кинжалом, от напряжения начало сводить руки. — Если только не… полмужчины?
Хурик удивленно приподнял бровь.
— Не слишком ли много?
Нож в руке сделался скользким, и голуби мешали ужасно — все птицы как одна глазели на него, глазели, и посередине их — бронзовоперый орел с посланием от праматери Вексен.
— Ты уже решил вступить в Общину служителей? — проклекотал посланник.
— Я — король! — огрызнулся он и, сгорая от стыда, поскорее спрятал свою бесполезную, скоморошью руку за спину.
— Король восседает между богами и людьми, — сказал Кеймдаль. Из перерезанного горла сочилась кровь.
— Король восседает в одиночестве, — сказал сидящий на Черном престоле отец, подаваясь вперед. Его раны, прежде омытые и сухие, роняли комки и ошметки плоти, склизкая кровь пачкала пол Зала Богов.