— Ко мне?
— Боб поселил нас с тобой в совершенно уединенном месте — в доме среди леса, откуда до ближайшего магазина надо было не меньше часа машиной ехать. Помощницу по дому он мне не разрешил нанимать, продукты и все необходимое привозил сам. Тебе было полгода, когда я попросила его позволить мне съездить в город к парикмахеру. Я своей внешностью вообще не занималась, с того момента, как ты родилась, думала, если приведу себя в порядок, снова буду нравиться Бобу. Я только переживала, справится ли он с тобой. А он обещал мне, что не оставит тебя ни на минуту. Обещал… Вернувшись, я нашла тебя сидящей на полу в гостиной с засунутым в рот дулом пистолета. Он дал тебе вместо игрушки свой «Брайан», а сам сидел над своими чертежами… Я думала, что умру, пока шла к тебе. Я боялась, что ты сейчас нажмешь на курок и погибнешь на моих глазах…
— Мама, оружие Боба можно снять с предохранителя только отпечатком пальца владельца. Я не могла погибнуть. Пистолет бы не выстрелил…
— Ты и тут его оправдываешь, — вновь заплакала мама. — Ты не понимаешь, что я чувствовала, представив на секунду, как голова и мозги моей маленькой девочки разлетаются от выстрела.
От ее слов у меня похолодело в груди. Наверное, я действительно не понимала, насколько это было страшно для нее. Это я разбираюсь в оружии лучше, чем в людях, а что о пистолете могла знать молоденькая девушка, наверное, и в руках-то его не державшая?
— Прости меня, мамочка, — гладя ладонями мамины волосы, повторяла я. — И Боба прости…
Влажные ресницы Амели вспорхнули вверх, словно намокшие крылья мотыльков, распахивая заполненные слезами глаза:
— Почему ты просишь прощения и за него?
Я не знала, как объяснить маме, что-только сейчас поняла слова Боба, когда-то сказанные мне о ней, как и то, что он всю жизнь любил только ее одну.
— Потому что он должен был рассказать тебе, а не мне, как сильно любил девушку с лицом и душой ангела. Он всегда говорил, что не имел права к тебе даже приближаться. Но ты была такой удивительной и красивой, что он забыл об осторожности, позволив себе мечтать о невозможном.
— Я тебя не понимаю… — мама замотала головой, пытаясь то ли вытряхнуть из нее мои слова, то ли привести в порядок свои мысли.
— Боб не стыдился тебя, а прятал. Он и меня скрывал от всех, потому что боялся. И все эти его женщины с духами и помадой были фикцией. Алиби. Прикрытием, за которым никто не мог обнаружить единственное уязвимое место Боба Брайана — тебя.
— Неправда, — некрасиво морща заплаканное лицо, просипела мама. — От кого ему было меня прятать? Его все любили. Гением считали. Боготворили.