— Мама, Боб создавал оружие, а не игрушки. И желающих заполучить лучшего оружейника человеческого кластера Вселенной в свои руки было более чем достаточно. У них только рычага воздействия на отца не было. Если бы кто-то узнал о тебе и обо мне, нас запросто могли выкрасть, чтобы заставить Боба на них работать. Я говорю это не для того, чтобы его оправдать, а для того, чтобы ты больше не считала его мерзавцем. Не знаю, будет ли тебе легче от понимания этого, но отец любил тебя. До конца своих дней любил.
Возможно, мне не стоило говорить это маме именно сейчас, потому что легче ей не стало. Она не переставая плакала, а я чувствовала себя такой виноватой перед ней, что хотелось реветь в унисон.
— Я тоже тебя люблю. Может, я не часто тебе об этом говорила, но я очень тебя люблю. А ты знаешь, что я тебе всегда завидовала? Ты такая невозможно красивая. Глаз отвести нельзя. Я никогда не понимала, почему я на тебя совершенно не похожа, почему я такая обыкновенная?
Мама перестала лить слезы, вдруг обняв мое лицо ладонями и начав лихорадочно целовать.
— Ты моя девочка. Моя. Как ты не видишь, у тебя же мои глаза. Цвет другой, но глаза мои. И подбородок мой, и нос мой, и губа нижняя. Вот, смотри, — мама подтащила меня к зеркалу, встав со мной рядом.
Ну, в общем-то, рядом с опухшей от слез Амели Ривз даже я дурнушкой не казалась. Хотя все равно считала, что ни капли на нее не похожа. А вот маме почему-то именно сейчас нужно было доказать мне обратное, и понимая, что это ей действительно необходимо, я молча терпела, когда она, причитая и называя меня своей красавицей, сначала, усадив на стул, распустила мои гладко зачесанные и собранные в хвост волосы, а потом, вывернув на стол содержимое своей сумки, принялась наносить на мое лицо макияж, утверждая, что если меня немного подрисовать, то я стану абсолютной ее копией.
— Кто тебе сказал, что ты некрасивая? Они просто слепые. И вообще ничего в красоте не понимают, — руки мамы порхали то над моими бровями, то над глазами или щеками, и она, не переставая нервно болтать без умолку, вымазывала на меня свою «штукатурку», заставляя лишь безысходно вздыхать. — Вот. Посмотри, — подняв с места, мама снова потащила меня к зеркалу, повторяя одно и тоже, как заведенная: — Ты моя. Моя девочка. Моя дочка.
Испытывали ли вы когда-нибудь желание, глядя на себя в зеркало, оглянуться назад? Именно это мне хотелось сделать, когда мама подвела меня к нему.
Из отражения на меня смотрела Амели Ривз, только молодая, темноволосая и какая-то жутко растерянная.